Page 241 - Преступление и наказание

подобострастничал. Дверь в залу запиралась; Свидригайлов в этой комнате был как у себя и
проводил в ней, может быть, целые дни. Трактир был грязный, дрянной и даже не средней
руки.
— Я к вам шел и вас отыскивал, — начал Раскольников, — но почему теперь я вдруг
поворотил на —ский проспект с Сенной! Я никогда сюда не поворачиваю и не захожу. Я
поворачиваю с Сенной направо. Да и дорога к вам не сюда. Только поворотил, вот и вы! Это
странно!
— Зачем же вы прямо не скажете: это чудо!
— Потому что это, может быть, только случай.
— Ведь какая складка у всего этого народа! — захохотал Свидригайлов, — не
сознается, хоть бы даже внутри и верил чуду! Ведь уж сами говорите, что «может быть»
только случай. И какие здесь всё трусишки насчет своего собственного мнения, вы
представить себе не можете, Родион Романыч! Я не про вас. Вы имеете собственное мнение
и не струсили иметь его. Тем-то вы и завлекли мое любопытство.
— Больше ничем?
— Да и этого ведь довольно.
Свидригайлов был, очевидно, в возбужденном состоянии, но всего только на капельку;
вина выпил он всего только полстакана.
— Мне кажется, вы пришли ко мне раньше, чем узнали о том, что я способен иметь то,
что вы называете собственным мнением, — заметил Раскольников.
— Ну, тогда было дело другое. У всякого свои шаги. А насчет чуда скажу вам, что вы,
кажется, эти последние два-три дня проспали. Я вам сам назначил этот трактир и никакого
тут чуда не было, что вы прямо пришли; сам растолковал всю дорогу, рассказал место, где он
стоит, и часы, в которые можно меня здесь застать. Помните?
— Забыл, — отвечал с удивлением Раскольников.
— Верю. Два раза я вам говорил. Адрес отчеканился у вас в памяти механически. Вы и
повернули сюда механически, а между тем строго по адресу, сами того не зная. Я, и говоря-
то вам тогда, не надеялся, что вы меня поняли. Очень уж вы себя выдаете, Родион Романыч.
Да вот еще: я убежден, что в Петербурге много народу, ходя, говорят сами с собой. Это
город полусумасшедших. Если б у нас были науки, то медики, юристы и философы могли бы
сделать над Петербургом драгоценнейшие исследования, каждый по своей специальности.
Редко где найдется столько мрачных, резких и странных влияний на душу человека, как в
Петербурге. Чего стоят одни климатические влияния! Между тем это административный
центр всей России, и характер его должен отражаться на всем. Но не в том теперь дело, а в
том, что я уже несколько раз смотрел на вас сбоку. Вы выходите из дому — еще держите
голову прямо. С двадцати шагов вы уже ее опускаете, руки складываете назад. Вы смотрите
и, очевидно, ни пред собою, ни по бокам уже ничего не видите. Наконец, начинаете
шевелить губами и разговаривать сами с собой, причем иногда вы высвобождаете руку и
декламируете, наконец, останавливаетесь среди дороги надолго. Это очень нехорошо-с.
Может быть, вас кое-кто и замечает, кроме меня, а уж это невыгодно. Мне, в сущности, всё
равно, и я вас не вылечу, но вы, конечно, меня понимаете.
— А вы знаете, что за мною следят? — спросил Раскольников, пытливо на него
взглядывая.
— Нет, ничего не знаю, — как бы с удивлением ответил Свидригайлов.
— Ну так и оставим меня в покое, — нахмурившись, пробормотал Раскольников.
— Хорошо, оставим вас в покое.
— Скажите лучше, если вы сюда приходите пить и сами мне назначали два раза, чтоб я
к вам сюда же пришел, то почему вы теперь, когда я смотрел в окно с улицы, прятались и
хотели уйти? Я это очень хорошо заметил.
— Хе-хе! А почему вы, когда я тогда стоял у вас на пороге, лежали на своей софе с
закрытыми глазами и притворялись, что спите, тогда как вы вовсе не спали? Я это очень
хорошо заметил.