Page 242 - Преступление и наказание

— Я мог иметь… причины… вы сами это знаете.
— И я мог иметь свои причины, хотя вы их и не узнаете.
Раскольников опустил правый локоть на стол, подпер пальцами правой руки снизу свой
подбородок и пристально уставился на Свидригайлова. Он рассматривал с минуту его лицо,
которое всегда его поражало и прежде. Это было какое-то странное лицо, похожее как бы на
маску: белое, румяное, с румяными, алыми губами, с светло-белокурою бородой и с
довольно еще густыми белокурыми волосами. Глаза были как-то слишком голубые, а взгляд
их как-то слишком тяжел и неподвижен. Что-то было ужасно неприятное в этом красивом и
чрезвычайно моложавом, судя по летам, лице. Одежда Свидригайлова была щегольская,
летняя, легкая, в особенности щеголял он бельем. На пальце был огромный перстень с
дорогим камнем.
— Да неужели же мне и с вами еще тоже надо возиться, — сказал вдруг Раскольников,
выходя с судорожным нетерпением прямо на открытую, — хотя вы, может быть, и самый
опасный человек, если захотите вредить, да я-то не хочу ломать себя больше. Я вам покажу
сейчас, что не так дорожу собою, как вы, вероятно, думаете. Знайте же, я пришел к вам
прямо сказать, что если вы держите свое прежнее намерение насчет моей сестры и если для
этого думаете чем-нибудь воспользоваться из того, что открыто в последнее время, то я вас
убью, прежде чем вы меня в острог посадите. Мое слово верно: вы знаете, что я сумею
сдержать его. Второе, если хотите мне что-нибудь объявить, — потому что мне всё это время
казалось, что вы как будто хотите мне что-то сказать, — то объявляйте скорее, потому что
время дорого и, может быть, очень скоро будет уже поздно.
— Да куда вы это так торопитесь? — спросил Свидригайлов, любопытно его
разглядывая.
— У всякого свои шаги, — мрачно и нетерпеливо проговорил Раскольников.
— Вы сами же вызывали сейчас на откровенность, а на первый же вопрос и
отказываетесь отвечать, — заметил Свидригайлов с улыбкой, — Вам всё кажется, что у меня
какие-то цели, а потому и глядите на меня подозрительно. Что ж, это совершенно понятно в
вашем положении. Но как я ни желаю сойтись с вами, я все-таки не возьму на себя труда
разуверять вас в противном. Ей-богу, игра не стоит свеч, да и говорить-то с вами я ни о чем
таком особенном не намеревался.
— Зачем же я тогда вам так понадобился? Ведь вы же около меня ухаживали?
— Да просто как любопытный субъект для наблюдения. Мне понравились вы
фантастичностью вашего положения — вот чем! Кроме того, вы брат особы, которая меня
очень интересовала, и, наконец, от самой этой особы в свое время я ужасно много и часто
слыхал о вас, из чего и заключил, что вы имеете над нею большое влияние; разве этого мало?
Хе-хе-хе! Впрочем, сознаюсь, ваш вопрос для меня весьма сложен, и мне трудно на него вам
ответить. Ну вот, например, ведь вы пошли ко мне теперь мало того что по делу, а за чем-
нибудь новеньким? Ведь так? Ведь так? — настаивал Свидригайлов с плутовскою
улыбкой, — ну, представьте же себе после этого, что я сам-то, еще ехав сюда, в вагоне, на
вас же рассчитывал, что вы мне тоже скажете что-нибудь новенького и что от вас же удастся
мне чем-нибудь позаимствоваться! Вот какие мы богачи!
— Чем это позаимствоваться?
— Да что вам сказать? Разве я знаю чем? Видите, в каком трактиришке всё время
просиживаю, и это мне всласть, то есть не то чтобы всласть, а так, надо же где-нибудь сесть.
Ну, вот хоть эта бедная Катя — видели?.. Ну был бы я, например, хоть обжора, клубный
гастроном, а то ведь вот что я могу есть! (Он ткнул пальцем в угол, где на маленьком
столике, на жестяном блюдце, стояли остатки ужасного бифштекса с картофелем). Кстати,
обедали вы? Я перекусил и больше не хочу. Вина, например, совсем не пью. Кроме
шампанского, никакого, да и шампанского-то в целый вечер один стакан, да и то голова
болит. Это я теперь, чтобы подмонтироваться, велел подать, потому что я куда-то собираюсь,
и вы видите меня в особом расположении духа. Я потому давеча и спрятался, как школьник,
что думал, что вы мне помешаете; но, кажется (он вынул часы), могу пробыть с вами час;