Page 45 - Преступление и наказание

Он не спал, но был в забытьи. Если бы кто вошел тогда в его комнату, он бы тотчас же
вскочил и закричал. Клочки и отрывки каких-то мыслей так и кишели в его голове; но он ни
одной не мог схватить, ни на одной не мог остановиться, несмотря даже на усилия…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I
Так пролежал он очень долго. Случалось, что он как будто и просыпался, и в эти
минуты замечал, что уже давно ночь, а встать ему не приходило в голову. Наконец он
заметил, что уже светло по-дневному. Он лежал на диване навзничь, еще остолбенелый от
недавнего забытья. До него резко доносились страшные, отчаянные вопли с улицы, которые,
впрочем, он каждую ночь выслушивал под своим окном, в третьем часу. Они-то и разбудили
его теперь. «А! вот уж и из распивочных пьяные выходят, — подумал он, — третий час, — и
вдруг вскочил, точно его сорвал кто с дивана. — Как! Третий уже час!» Он сел на диване, —
и тут всё припомнил! Вдруг, в один миг всё припомнил!
В первое мгновение он думал, что с ума сойдет. Страшный холод обхватил его; но
холод был и от лихорадки, которая уже давно началась с ним во сне. Теперь же вдруг ударил
такой озноб, что чуть зубы не выпрыгнули и всё в нем так и заходило. Он отворил дверь и
начал слушать: в доме всё совершенно спало. С изумлением оглядывал он себя и всё кругом
в комнате и не понимал: как это он мог вчера, войдя, не запереть дверей на крючок и
броситься на диван, не только не раздевшись, но даже в шляпе: она скатилась и тут же
лежала на полу, близ подушки. «Если бы кто зашел, что бы он подумал? Что я пьян, но…»
Он бросился к окошку. Свету было довольно, и он поскорей стал себя оглядывать, всего, с
ног до головы, всё свое платье: нет ли следов? Но так нельзя было: дрожа от озноба, стал он
снимать с себя всё и опять осматривать кругом. Он перевертел всё, до последней нитки и
лоскутка, и, не доверяя себе, повторил осмотр раза три. Но не было ничего, кажется, никаких
следов; только на том месте, где панталоны внизу осеклись и висели бахромой, на бахроме
этой оставались густые следы запекшейся крови. Он схватил складной большой ножик и
обрезал бахрому. Больше, кажется, ничего не было. Вдруг он вспомнил, что кошелек и вещи,
которые он вытащил у старухи из сундука, все до сих пор у него по карманам лежат! Он и не
подумал до сих пор их вынуть и спрятать! Не вспомнил о них даже теперь, как платье
осматривал! Что ж это? Мигом бросился он их вынимать и выбрасывать на стол. Выбрав всё,
даже выворотив карманы, чтоб удостовериться, не остается ли еще чего, он всю эту кучу
перенес в угол. Там, в самом углу, внизу, в одном месте были разодраны отставшие от стены
обои: тотчас же он начал всё запихивать в эту дыру, под бумагу: «вошло! Всё с глаз долой и
кошелек тоже!» — радостно думал он, привстав и тупо смотря в угол, в оттопырившуюся
еще больше дыру. Вдруг он весь вздрогнул от ужаса: «Боже мой, — шептал он в
отчаянии, — что со мною? Разве это спрятано? Разве так прячут?»
Правда, он и не рассчитывал на вещи; он думал, что будут одни только деньги, а
потому и не приготовил заранее места, — «но теперь-то, теперь чему я рад? — думал он. —
Разве так прячут? Подлинно разум меня оставляет!» В изнеможении сел он на диван, и
тотчас же нестерпимый озноб снова затряс его. Машинально потащил он лежавшее подле, на
стуле, бывшее его студенческое зимнее пальто, теплое, но уже почти в лохмотьях, накрылся
им, и сон, и бред опять разом охватили его. Он забылся.
Не более как минут через пять вскочил он снова и тотчас же, в исступлении, опять
кинулся к своему платью. «Как это мог я опять заснуть, тогда как ничего не сделано! Так и
есть, так и есть: петлю подмышкой до сих пор не снял! Забыл, об таком деле забыл! Такая
улика!» Он сдернул петлю и поскорей стал разрывать ее в куски, запихивая их под подушку
в белье. «Куски рваной холстины ни в каком случае не возбудят подозрения; кажется так,
кажется так!» — повторял он, стоя среди комнаты, и с напряженным до боли вниманием стал
опять высматривать кругом, на полу и везде, не забыл ли еще чего-нибудь? Уверенность, что