Page 48 - Преступление и наказание

руках: «дворник, значит; значит, тут и есть контора», и он стал подниматься наверх наугад.
Спрашивать ни у кого ни об чем не хотел.
«Войду, стану на колена и всё расскажу…» — подумал он, входя в четвертый этаж.
Лестница была узенькая, крутая и вся в помоях. Все кухни всех квартир во всех
четырех этажах отворялись на эту лестницу и стояли так почти целый день. Оттого была
страшная духота. Вверх и вниз всходили и сходили дворники с книжками под мышкой,
хожалые40и разный люд обоего пола — посетители. Дверь в самую контору была тоже
настежь отворена. Он вошел и остановился в прихожей. Тут всё стояли и ждали какие-то
мужики. Здесь тоже духота была чрезвычайная и, кроме того, до тошноты било в нос
свежею, еще невыстоявшеюся краской на тухлой олифе вновь покрашенных комнат.
Переждав немного, он рассудил подвинуться еще вперед, в следующую комнату. Всё
крошечные и низенькие были комнаты. Страшное нетерпение тянуло его всё дальше и
дальше. Никто не замечал его. Во второй комнате сидели и писали какие-то писцы, одетые
разве немного его получше, на вид всё странный какой-то народ. Он обратился к одному из
них.
— Чего тебе?
Он показал повестку из конторы.
— Вы студент? — спросил тот, взглянув на повестку.
— Да, бывший студент.
Писец оглядел его, впрочем без всякого любопытства. Это был какой-то особенно
взъерошенный человек с неподвижною идеей во взгляде.
«От этого ничего не узнаешь, потому что ему всё равно», — подумал Раскольников.
— Ступайте туда, к письмоводителю, — сказал писец и ткнул вперед пальцем,
показывая на самую последнюю комнату.
Он вошел в эту комнату (четвертую по порядку), тесную и битком набитую публикой
— народом, несколько почище одетым, чем в тех комнатах. Между посетителями были две
дамы. Одна в трауре, бедно одетая, сидела за столом против письмоводителя и что-то писала
под его диктовку. Другая же дама, очень полная и багрово-красная, с пятнами, видная
женщина, и что-то уж очень пышно одетая, с брошкой на груди, величиной в чайное
блюдечко, стояла в сторонке и чего-то ждала. Раскольников сунул письмоводителю свою
повестку. Тот мельком взглянул на нее, сказал: «подождите» и продолжал заниматься с
траурною дамой.
Он перевел дух свободнее. «Наверно, не то!» Мало-помалу он стал ободряться, он
усовещивал себя всеми силами ободриться и опомниться.
«Какая-нибудь глупость, какая-нибудь самая мелкая неосторожность, и я могу всего
себя выдать! Гм… жаль, что здесь воздуху нет, — прибавил он, — духота… Голова еще
больше кружится… и ум тоже…»
Он чувствовал во всем себе страшный беспорядок. Он сам боялся не совладеть с собой.
Он старался прицепиться к чему-нибудь и о чем бы нибудь думать, о совершенно
постороннем, но это совсем не удавалось. Письмоводитель сильно, впрочем, интересовал
его: ему всё хотелось что-нибудь угадать по его лицу, раскусить. Это был очень молодой
человек, лет двадцати двух, с смуглою и подвижною физиономией, казавшеюся старее своих
лет, одетый по моде и фатом, с пробором на затылке, расчесанный и распомаженный, со
множеством перстней и колец на белых отчищенных щетками пальцах и золотыми цепями
на жилете. С одним бывшим тут иностранцем он даже сказал слова два по-французски, и
очень удовлетворительно.
— Луиза Ивановна, вы бы сели, — сказал он мельком разодетой багрово-красной даме,
которая всё стояла, как будто не смея сама сесть, хотя стул был рядом.
— Ich danke,41— сказала та и тихо, с шелковым шумом, опустилась на стул. Светло-
голубое с белою кружевною отделкой платье ее, точно воздушный шар, распространилось
вокруг стула и заняло чуть не полкомнаты. Понесло духами. Но дама, очевидно, робела того,
что занимает полкомнаты и что от нее так несет духами, хотя и улыбалась трусливо и