Page 23 - Рассказы

А. П. Чехов. «Рассказы»

Затем матушка глубоко вздохнула, приказала мне понравиться дядюшке, которого бог
прислал на мое счастье, и побежала в кухню. В тот же день я и Победимский переселились
во флигель. Нас поместили в проходной комнате, между сенями и спальней управляющего.
Несмотря на приезд дяди и новоселье, жизнь, сверх ожидания, потекла прежним
порядком, вялая и однообразная. От занятий «по случаю гостя» мы были освобождены.
Победимский, который никогда ничего не читал и ничем не занимался, сидел обыкновенно
у себя на кровати, водил по воздуху своим длинным носом и о чем-то думал. Изредка он
поднимался, примеривал свой новый костюм и опять садился, чтобы молчать и думать. Одно
только озабочивало его – это мухи, по которым он нещадно хлопал ладонями. После обеда он
обыкновенно «отдыхал», причем храпом наводил тоску на всю усадьбу. Я от утра до вечера
бегал по саду или сидел у себя во флигеле и клеил змеев. Дядю в первые две-три недели мы
видели редко. По целым дням он сидел у себя в комнате и работал, несмотря ни на мух, ни на
жару. Его необыкновенная способность сидеть и прирастать к столу производила на нас впе-
чатление необъяснимого фокуса. Для нас, лентяев, не знавших систематического труда, его
трудолюбие было просто чудом. Проснувшись часов в 9, он садился за стол и не вставал до
самого обеда; пообедав, опять принимался за работу – и так до поздней ночи. Когда я загля-
дывал к нему в замочную скважину, то всегда видел неизменно одно и то же: дядя сидел за
столом и работал. Работа заключалась в том, что он одной рукой писал, другой перелистывал
книгу и, как это ни странно, весь двигался: качал ногой, как маятником, насвистывал и кивал
в такт головой. Вид у него при этом был крайне рассеянный и легкомысленный, точно он не
работал, а играл в нули и крестики. Каждый раз я видел на нем короткий, щегольской пиджак
и ухарски завязанный галстук, и каждый раз, даже сквозь замочную скважину, от него пахло
тонкими женскими духами. Выходил он из своей комнаты только обедать, но обедал плохо.
– Не пойму я братца! – жаловалась на него матушка. – Каждый день нарочно для
него режем индейку и голубей, сама своими руками делаю компот, а он скушает тарелочку
бульону да кусочек мясца с палец и идет из-за стола. Стану умолять его, чтоб ел, он воротится
к столу и выпьет молочка. А что в нем, в молоке-то? Те же помои! Умрешь от такой еды…
Начнешь его уговаривать, а он только смеется да шутит… Нет, не нравятся ему, голубчику,
наши кушанья!
Вечера проходили у нас гораздо веселее, чем дни. Обыкновенно, когда садилось солнце
и по двору ложились длинные тени, мы, то есть Татьяна Ивановна, Победимский и я, уже
сидели на крылечке флигеля. До самых потемок мы молчали. Да и о чем прикажете говорить,
когда уже всё переговорено? Была одна новость – приезд дяди, но и эта тема скоро истрепа-
лась. Учитель всё время не отрывал глаз от лица Татьяны Ивановны и глубоко вздыхал…
Тогда я не понимал этих вздохов и не доискивался их смысла, теперь же они объясняют мне
очень многое.
Когда тени на земле сливались в одну сплошную тень, с охоты или с поля возвращался
управляющий Федор. Этот Федор производил на меня впечатление человека дикого и даже
страшного. Сын обрусевшего изюмского цыгана, черномазый, с большими черными гла-
зами, кудрявый, с всклоченной бородой, он иначе и не назывался у наших кочуевских мужи-
ков, как «чертякой». Да и кроме наружности, в нем было много цыганского. Так, он не мог
сидеть дома и по целым дням пропадал в поле или на охоте. Он был мрачен, желчен, молча-
лив и никого не боялся и не признавал над собой ничьей власти. Матушке он грубил, мне
говорил «ты», а к учености Победимского относился презрительно. Всё это мы прощали ему,
считая его человеком вспыльчивым и болезненным. Матушка же любила его, потому что
он, несмотря на свою цыганскую натуру, был идеально честен и трудолюбив. Свою Татьяну
Ивановну он любил страстно, как цыган, но любовь эта выходила у него какой-то мрачной,
словно выстраданной. При нас он никогда не ласкал своей жены, а только злобно таращил
на нее глаза и кривил рот.

23