Page 24 - Рассказы

А. П. Чехов. «Рассказы»

Возвратившись с поля, он со стуком и со злобой ставил во флигеле ружье, выходил к
нам на крылечко и садился рядом с женой. Отдышавшись, он задавал жене несколько вопро-
сов по части хозяйства и погружался в молчание.
– Давайте петь, – предлагал я.
Учитель настраивал гитару и густым, дьячковским басом затягивал «Среди долины
ровныя». Начиналось пение. Учитель пел басом, Федор едва слышным тенорком, а я дис-
кантом в один голос с Татьяной Ивановной.
Когда всё небо покрывалось звездами и умолкали лягушки, из кухни приносили нам
ужин. Мы шли во флигель и принимались за еду. Учитель и цыган ели с жадностью, с трес-
ком, так что трудно было понять, хрустели то кости или их скулы, и мы с Татьяной Иванов-
ной едва успевали съесть свои доли. После ужина флигель погружался в глубокий сон.
Однажды, было это в конце мая, мы сидели на крыльце и ожидали ужина. Вдруг мельк-
нула тень и перед нами, словно из земли выросши, предстал Гундасов. Он долго глядел на
нас, потом всплеснул руками и весело засмеялся.
– Идиллия! – сказал он. – Поют и мечтают на луну! Прелестно, клянусь богом! Можно
мне сесть с вами и помечтать?
Мы молчали и переглядывались. Дядя сел на нижнюю ступеньку, зевнул и поглядел
на небо. Наступило молчание. Победимский, который давно уже собирался потолковать со
свежим человеком, обрадовался случаю и первый нарушил молчание. Для умных разгово-
ров у него была одна только тема – эпизоотии. Случается, что когда вы попадаете в тысяч-
ную толпу, вам почему-то из тысячи физиономий врезывается надолго в память только одна
какая-нибудь, так и Победимский из всего того, что он успел услышать в ветеринарном
институте за полгода, помнил только одно место:
«Эпизоотии приносят громадный ущерб народному хозяйству. В борьбе с ними обще-
ство должно идти рука об руку с правительством».
Прежде чем сказать это Гундасову, мой учитель раза три крякнул и несколько раз в
волнении запахивался в крылатку. Услышав про эпизоотии, дядя пристально поглядел на
учителя и издал носом смеющийся звук.
– Ей-богу, это мило… – пробормотал он, разглядывая нас, как манекенов. – Это именно
и есть жизнь… Такою в сущности и должна быть действительность. А вы что же молчите,
Пелагея Ивановна? – обратился он к Татьяне Ивановне.
Та сконфузилась и кашлянула.
– Говорите, господа, пойте… играйте! Не теряйте времени. Ведь канальское время
бежит, не ждет! Клянусь богом, не успеете оглянуться, как наступит старость… Тогда уж
поздно будет жить! Так-то, Пелагея Ивановна… Не нужно сидеть неподвижно и молчать…
Тут из кухни принесли ужин. Дядя пошел за нами во флигель и за компанию съел пять
творожников и утиное крылышко. Он ел и глядел на нас. Все мы возбуждали в нем восторг
и умиление. Какую бы глупость ни сморозил мой незабвенный учитель и что бы ни сделала
Татьяна Ивановна, всё находил он милым и восхитительным. Когда после ужина Татьяна
Ивановна смиренно села в уголок и принялась за вязанье, он не отрывал глаз от ее пальчиков
и болтал без умолку.
– Вы, друзья, как можно скорее спешите жить… – говорил он. – Храни вас бог жерт-
вовать настоящим для будущего! В настоящем молодость, здоровье, пыл, а будущее – это
обман, дым! Как только стукнет двадцать лет, так и начинайте жить.
Татьяна Ивановна уронила иглу. Дядя вскочил, поднял иглу и с поклоном подал ее
Татьяне Ивановне, и тут я впервые узнал, что на свете есть люди потоньше Победимского.
– Да… – продолжал дядя. – Любите, женитесь… делайте глупости. Глупость гораздо
жизненнее и здоровее, чем наши потуги и погоня за осмысленной жизнью.

24