Page 6 - Собачье сердце

— Где же вы такого взяли, Филипп Филиппович? — улыбаясь, спрашивала женщина и
помогала снимать тяжелую шубу на черно-бурой лисе с синеватой искрой. — Батюшки!
До чего паршивый!
— Вздор говоришь. Где паршивый? — строго и отрывисто спрашивал господин.
По снятии шубы он оказался в черном костюме английского сукна, и на животе у него
радостно и неярко засверкала золотая цепь.
— Погоди-ка, не вертись, фить... да не вертись, дурачок. Гм!.. Это не парши... да стой
ты, черт... Гм! А-а. Это ожог. Какой же негодяй тебя обварил? А? Да стой ты смирно!..
«Повар-каторжник, повар!» — жалобными глазами молвил пес и слегка подвыл.
— Зина, — скомандовал господин, — в смотровую его сейчас же и мне халат.
Женщина посвистала, пощелкала пальцами, и пес, немного поколебавшись,
последовал за ней. Они вдвоем попали в узкий, тускло освещенный коридор, одну
лакированную дверь миновали, пришли в конец, а затем попали налево и оказались в
темной каморке, которая мгновенно не понравилась псу своим зловещим запахом. Тьма
щелкнула и превратилась в ослепительный день, причем со всех сторон засверкало,
засияло и забелело.
«Э, нет... — мысленно завыл пес, — извините, не дамся! Понимаю, о черт бы взял их с
их колбасой. Это меня в собачью лечебницу заманили. Сейчас касторку заставят жрать и
весь бок изрежут ножиками, а до него и так дотронуться нельзя!»
— Э, нет, куда?! — закричала та, которую называли Зиной.
Пес извернулся, спружинился и вдруг ударил в дверь здоровым боком так, что
хряснуло по всей квартире. Потом отлетел назад, закрутился на месте, как кубарь под
кнутом, причем вывернул на пол белое ведро, из которого разлетелись комья ваты. Во
время верчения кругом него порхали стены, уставленные шкафами с блестящими
инструментами, запрыгал белый передник и искаженное женское лицо.
— Куда ты, черт лохматый?.. — кричала отчаянно Зина, — вот окаянный!
«Где у них черная лестница?..» — соображал пес. Он размахнулся и комком ударил
наобум в стекло, в надежде, что это вторая дверь. Туча осколков вылетела с громом и
звоном, выпрыгнула пузатая банка с рыжей гадостью, которая мгновенно залила весь пол
и завоняла. Настоящая дверь распахнулась.
— Стой, с-скотина, — кричал господин, прыгая в халате, надетом на один рукав, и
хватая пса за ноги. — Зина, держи его за шиворот, мерзавца!
— Ба... Батюшки, вот так пес!
Еще шире распахнулась дверь, и ворвалась еще одна личность мужского пола в халате.
Давя битые стекла, она кинулась не ко псу, а к шкафу, раскрыла его и всю комнату
наполнила сладким и тошным запахом. Затем личность навалилась на пса сверху
животом, причем пес с увлечением тяпнул ее повыше шнурков на ботинке. Личность
охнула, но не потерялась. Тошнотворная жидкость перехватила дыхание пса, и в голове у
него завертелось, потом ноги отвалились, и он поехал куда-то криво и вбок. «Спасибо,
кончено, — мечтательно думал он, валясь прямо на острые стекла. — Прощай, Москва!
Не видать мне больше Чичкина и пролетариев и краковской колбасы. Иду в рай за собачье
долготерпение. Братцы, живодеры, за что же вы меня?»
И тут он окончательно завалился на бок и издох.

***

Когда он воскрес, у него легонько кружилась голова и чуть-чуть тошнило в животе,
бока же как будто не было, бок сладостно молчал. Пес приоткрыл правый томный глаз и
краем его увидел, что он туго забинтован поперек боков и живота. «Все-таки отделали,
сукины дети, — подумал он смутно, — но ловко, надо отдать им справедливость».