Page 7 - Собачье сердце

— От Севильи до Гренады... в тихом сумраке ночей, — запел над ним рассеянный и
фальшивый голос.
Пес удивился, совсем открыл оба глаза и в двух шагах увидел мужскую ногу на белом
табурете. Штанина и кальсоны на ней были поддернуты, и голая желтая голень вымазана
засохшей кровью и йодом.
«Угодники! — подумал пес, — это, стало быть, я его кусанул. Моя работа. Ну, будут
драть!»
— Р-раздаются серенады, раздается стук мечей! Ты зачем, бродяга, доктора укусил?
А? Зачем стекло разбил? А?
— У-у-у, — жалобно заскулил пес.
— Ну, ладно, опомнился и лежи, болван.
— Как это вам удалось, Филипп Филиппович, подманить такого нервного пса? —
спросил приятный мужской голос, и триковая кальсона откатилась книзу. Запахло
табаком, и в шкафу зазвенели склянки.
— Лаской-с. Единственным способом, который возможен в обращении с живым
существом. Террором ничего поделать нельзя с животным, на какой бы ступени развития
оно ни стояло. Это я утверждал, утверждаю и буду утверждать. Они напрасно думают, что
террор им поможет. Нет-с, нет-с, не поможет, какой бы он ни был: белый, красный и даже
коричневый! Террор совершенно парализует нервную систему. Зина! Я купил этому
прохвосту краковской колбасы на один рубль сорок копеек. Потрудись накормить его,
когда его перестанет тошнить.
Захрустели выметаемые стекла, и женский голос кокетливо заметил:
— Краковской! Господи, да ему обрезков нужно было купить на двугривенный в
мясной. Краковскую колбасу я сама лучше съем.
— Только попробуй. Я тебе съем! Это отрава для человеческого желудка. Взрослая
девушка, а, как ребенок, тащишь в рот всякую гадость. Не сметь! Предупреждаю: ни я, ни
доктор Борменталь не будем с тобой возиться, когда у тебя живот схватит... «Всех, кто
скажет, что другая здесь сравняется с тобой...»
Мягкие дробные звоночки сыпались в это время по всей квартире, а в отдалении из
передней то и дело слышались голоса. Звенел телефон. Зина исчезла.
Филипп Филиппович бросил окурок папиросы в ведро, застегнул халат, перед
зеркальцем на стене расправил пушистые усы и окликнул пса:
— Фить, фить. Ну, ничего, ничего. Идем принимать.
Пес поднялся на нетвердые ноги, покачался и подрожал, но быстро оправился и пошел
следом за развевающейся полой Филиппа Филипповича. Опять пес пересек узкий
коридор, но теперь увидел, что он ярко освещен сверху розеткой. Когда же открылась
лакированная дверь, он вошел с Филиппом Филипповичем в кабинет, и тот ослепил пса
своим убранством. Прежде всего он весь полыхал светом: горело под лепным потолком,
горело на столе, горело на стене, в стеклах шкафов. Свет заливал целую бездну
предметов, из которых самым занятным оказалась громадная сова, сидящая на стене на
суку.
— Ложись, — приказал Филипп Филиппович.
Противоположная резная дверь открылась, вошел тот, тяпнутый, оказавшийся теперь в
ярком свете очень красивым, молодым, с острой бородкой, подал лист и молвил:
— Прежний...
Тотчас бесшумно исчез, а Филипп Филиппович, распростерши полы халата, сел за
громадный письменный стол и сразу сделался необыкновенно важным и
представительным.
«Нет, это не лечебница, куда-то в другое место я попал, — в смятении подумал пес и
привалился на ковровый узор у тяжелого кожаного дивана, — а сову эту мы разъясним...»
Дверь мягко открылась, и вошел некто, настолько поразивший пса, что он тявкнул, но
очень робко...