Page 9 - Собачье сердце

запах духов, отсчитал Филиппу Филипповичу пачку белых денег и нежно стал жать ему
обе руки.
— Две недели можете не показываться, — сказал Филипп Филиппович, — но все-таки
прошу вас: будьте осторожны.
— Профессор! — из-за двери в экстазе воскликнул голос, — будьте совершенно
спокойны, — он сладостно хихикнул и пропал.
Рассыпной звонок пролетел по квартире, лакированная дверь открылась, вошел
тяпнутый, вручил Филиппу Филипповичу листок и заявил:
— Годы показаны неправильно. Вероятно, 54—55. Тоны сердца глуховаты.
Он исчез и сменился шуршащей дамой в лихо заломленной набок шляпе и со
сверкающим колье на вялой и жеваной шее. Страшные черные мешки висели у нее под
глазами, а щеки были кукольно-румяного цвета. Она сильно волновалась.
— Сударыня! Сколько вам лет? — очень сурово спросил ее Филипп Филиппович.
Дама испугалась и даже побледнела под коркой румян.
— Я, профессор, клянусь, если бы вы знали, какая у меня драма!..
— Лет вам сколько, сударыня? — еще суровее повторил Филипп Филиппович.
— Честное слово... Ну, сорок пять...
— Сударыня, — возопил Филипп Филиппович, — меня ждут. Не задерживайте,
пожалуйста. Вы же не одна!
Грудь дамы бурно вздымалась.
— Я вам одному, как светилу науки. Но клянусь — это такой ужас...
— Сколько вам лет? — яростно и визгливо спросил Филипп Филиппович, и очки его
блеснули.
— Пятьдесят один! — корчась от страху, ответила дама.
— Снимайте штаны, сударыня, — облегченно молвил Филипп Филиппович и указал
на высокий белый эшафот в углу.
— Клянусь, профессор, — бормотала дама, дрожащими пальцами расстегивая какие-то
кнопки на поясе, — этот Мориц... Я вам признаюсь как на духу...
— От Севильи до Гренады... — рассеянно запел Филипп Филиппович и нажал педаль в
мраморном умывальнике. Зашумела вода.
— Богом клянусь! — говорила дама, и живые пятна сквозь искусственные
продирались на ее щеках. — Я знаю — это моя последняя страсть. Ведь это такой
негодяй! О, профессор! Он карточный шулер, это знает вся Москва. Он не может
пропустить ни одной гнусной модистки. Ведь он так дьявольски молод. — Дама
бормотала и выбрасывала из-под шумящих юбок скомканный кружевной клок.
Пес совершенно затуманился, и все в голове у него пошло кверху ногами.
«Ну вас к черту, — мутно подумал он, положив голову на лапы и задремав от
стыда, — и стараться не буду понять, что это за штука — все равно не пойму».
Очнулся он от звона и увидел, что Филипп Филиппович швырнул в таз какие-то
сияющие трубки.
Пятнистая дама, прижимая руки к груди, с надеждой глядела на Филиппа
Филипповича. Тот важно нахмурился и, сев за стол, что-то записал.
— Я вам, сударыня, вставлю яичники обезьяны, — объявил он и посмотрел строго.
— Ах, профессор, неужели обезьяны?
— Да, — непреклонно ответил Филипп Филиппович.
— Когда же операция? — бледнея и слабым голосом спрашивала дама.
— От Севильи до Гренады... Угм... в понедельник. Ляжете в клинику с утра. Мой
ассистент подготовит вас.
— Ах, я не хочу в клинику. Нельзя ли у вас, профессор?
— Видите ли, у себя я делаю операции лишь в крайних случаях. Это будет стоить
очень дорого — 50 червонцев.
— Я согласна, профессор!