Page 131 - Рассказы. Повести. Пьесы

измельчать человек! Я в состоянии в продолжение всего обеда мечтать о том, как Гнеккер
окажется авантюристом, как Лиза и жена поймут свою ошибку и как я буду дразнить их — и
подобные нелепые мечты в то время, когда одною ногой я стою уже в могиле!
Бывают теперь и недоразумения, о которых я прежде имел понятие только
понаслышке. Как мне ни совестно, но опишу одно из них, случившееся на днях после обеда.
Я сижу у себя в комнате и курю трубочку. Входит, по обыкновению, жена, садится и
начинает говорить о том, что хорошо бы теперь, пока тепло и есть свободное время, съездить
в Харьков и разузнать там, что за человек наш Гнеккер.
— Хорошо, съезжу… — соглашаюсь я.
Жена, довольная мною, встает и идет к двери, но тотчас же возвращается и говорит:
— Кстати еще одна просьба. Я знаю, ты рассердишься, но моя обязанность
предупредить тебя… Извини, Николай Степаныч, но все наши знакомые и соседи стали уж
поговаривать о том, что ты очень часто бываешь у Кати. Она умная, образованная, я не
спорю, с ней приятно провести время, но в твои годы и с твоим общественным положением
как-то, знаешь, странно находить удовольствие в ее обществе… К тому же, у нее такая
репутация, что…
Вся кровь вдруг отливает от моего мозга, из глаз сыплются искры, я вскакиваю и,
схватив себя за голову, топоча ногами, кричу не своим голосом:
— Оставьте меня! Оставьте меня! Оставьте!
Вероятно, лицо мое ужасно, голос странен, потому что жена вдруг бледнеет и громко
вскрикивает каким-то тоже не своим, отчаянным голосом. На наш крик вбегают Лиза,
Гнеккер, потом Егор…
— Оставьте меня! — кричу я. — Вон! Оставьте!
Ноги мои немеют, точно их нет совсем, я чувствую, как падаю на чьи-то руки, потом
недолго слышу плач и погружаюсь в обморок, который длится часа два-три.
Теперь о Кате. Она бывает у меня каждый день перед вечером, и этого, конечно, не
могут не заметить ни соседи, ни знакомые. Она приезжает на минутку и увозит меня с собой
кататься. У нее своя лошадь и новенький шарабан, купленный этим летом. Вообще живет
она на широкую ногу: наняла дорогую дачу-особняк с большим садом и перевезла в нее всю
свою городскую обстановку, имеет двух горничных, кучера… Часто я спрашиваю ее:
— Катя, чем ты будешь жить, когда промотаешь отцовские деньги?
— Там увидим, — отвечает она.
— Эти деньги, мой друг, заслуживают более серьезного отношения к ним. Они нажиты
хорошим человеком, честным трудом.
— Об этом вы уже говорили мне. Знаю.
Сначала мы едем по полю, потом по хвойному лесу, который виден из моего окна.
Природа по-прежнему кажется мне прекрасною, хотя бес и шепчет мне, что все эти сосны и
ели, птицы и белые облака на небе через три или четыре месяца, когда я умру, не заметят
моего отсутствия. Кате нравится править лошадью и приятно, что погода хороша и что я
сижу рядом с нею. Она в духе и не говорит резкостей.
— Вы очень хороший человек, Николай Степаныч, — говорит она. — Вы редкий
экземпляр, и нет такого актера, который сумел бы сыграть вас. Меня или, например,
Михаила Федорыча сыграет даже плохой актер, а вас никто. И я вам завидую, страшно
завидую! Ведь что я изображаю из себя? Что?
Она минуту думает и спрашивает меня:
— Николай Степаныч, ведь я отрицательное явление? Да?
— Да, — отвечаю я.
— Гм… Что же мне делать?
Что ответить ей? Легко сказать «трудись», или «раздай свое имущество бедным», или
«познай самого себя», и потому, что это легко сказать, я не знаю, что ответить.
Мои товарищи, терапевты, когда учат лечить, советуют «индивидуализировать каждый
отдельный случай». Нужно послушаться этого совета, чтобы убедиться, что средства,