Page 136 - Рассказы. Повести. Пьесы

биографию я читал даже в одном немецком журнале — и что же из этого? Сижу я
один-одинешенек в чужом городе, на чужой кровати, тру ладонью свою больную щеку…
Семейные дрязги, немилосердие кредиторов, грубость железнодорожной прислуги,
неудобства паспортной системы, дорогая и нездоровая пища в буфетах, всеобщее невежество
и грубость в отношениях — всё это и многое другое, что было бы слишком долго
перечислять, касается меня не менее, чем любого мещанина, известного только своему
переулку. В чем же выражается исключительность моего положения? Допустим, что я
знаменит тысячу раз, что я герой, которым гордится моя родина; во всех газетах пишут
бюллетени о моей болезни, по почте идут уже ко мне сочувственные адреса от товарищей,
учеников и публики, но всё это не помешает мне умереть на чужой кровати, в тоске, в
совершенном одиночестве… В этом, конечно, никто не виноват, но, грешный человек, не
люблю я своего популярного имени. Мне кажется, как будто оно меня обмануло.
Часов в десять я засыпаю и, несмотря на tic, сплю крепко и спал был долго, если бы
меня не разбудили. В начале второго часа вдруг раздается стук в дверь.
— Кто там?
— Телеграмма!
— Могли бы и завтра, — сержусь я, получая от коридорного телеграмму. — Теперь уж
я не усну в другой раз.
— Виноват-с. У вас огонь горит, я думал, что вы не спите.
Я распечатываю телеграмму и прежде всего гляжу на подпись: от жены. Что ей нужно?
«Вчера Гнеккер тайно обвенчался с Лизой. Возвратись».
Я читаю эту телеграмму и пугаюсь ненадолго. Пугает меня не поступок Лизы и
Гнеккера, а мое равнодушие, с каким я встречаю известие об их свадьбе. Говорят, что
философы и истинные мудрецы равнодушны. Неправда, равнодушие — это паралич души,
преждевременная смерть.
Опять ложусь я в постель и начинаю придумывать, какими бы занять себя мыслями. О
чем думать? Кажется, всё уж передумано и ничего нет такого, что было бы теперь способно
возбудить мою мысль.
Когда рассветает, я сижу в постели, обняв руками колена, и от нечего делать стараюсь
познать самого себя. «Познай самого себя» — прекрасный и полезный совет, жаль только,
что древние не догадались указать способ, как пользоваться этим советом.
Когда мне прежде приходила охота понять кого-нибудь или себя, то я принимал во
внимание не поступки, в которых всё условно, а желания. Скажи мне, чего ты хочешь, и я
скажу, кто ты.
И теперь я экзаменую себя: чего я хочу?
Я хочу, чтобы наши жены, дети, друзья, ученики любили в нас не имя, не фирму и не
ярлык, а обыкновенных людей. Еще что? Я хотел бы иметь помощников и наследников. Еще
что? Хотел бы проснуться лет через сто и хоть одним глазом взглянуть, что будет с наукой.
Хотел бы еще пожить лет десять… Дальше что?
А дальше ничего. Я думаю, долго думаю и ничего не могу еще придумать. И сколько
бы я ни думал и куда бы ни разбрасывались мои мысли, для меня ясно, что в моих желаниях
нет чего-то главного, чего-то очень важного. В моем пристрастии к науке, в моем желании
жить, в этом сиденье на чужой кровати и в стремлении познать самого себя, во всех мыслях,
чувствах и понятиях какие я составляю обо всем, нет чего-то общего, что связывало бы всё
это в одно целое. Каждое чувство и каждая мысль живут во мне особняком, и во всех моих
суждениях о науке, театре, литературе, учениках и во всех картинках, которые рисует мое
воображение, даже самый искусный аналитик не найдет того, что называется общей идеей,
или богом живого человека.
А коли нет этого, то, значит, нет и ничего.
При такой бедности достаточно было серьезного недуга, страха смерти, влияния
обстоятельств и людей, чтобы всё то, что я прежде считал своим мировоззрением и в чем
видел смысл и радость своей жизни, перевернулось вверх дном и разлетелось в клочья.