Page 139 - Рассказы. Повести. Пьесы

— И крещеные такие же невежды, как ты… Мало ли чего они не говорят? Надо свою
голову иметь на плечах и рассуждать. Бессмысленный человек.
Павел Иваныч подвержен морской болезни. Когда качает, он обыкновенно сердится и
приходит в раздражение от малейшего пустяка. А сердиться, по мнению Гусева,
положительно не на что. Что странного или мудреного, например, хоть в рыбе или в ветре,
который срывается с цепи? Положим, что рыба величиной с гору и что спина у нее твердая,
как у осетра; также положим, что там, где конец света, стоят толстые каменные стены, а к
стенам прикованы злые ветры… Если они не сорвались с цепи, то почему же они мечутся по
всему морю, как угорелые, и рвутся, словно собаки? Если их не приковывают, то куда же они
деваются, когда бывает тихо?
Гусев долго думает о рыбах величиною с гору и о толстых, заржавленных цепях, потом
ему становится скучно, и он начинает думать о родной стороне, куда теперь возвращается он
после пятилетней службы на Дальнем Востоке. Рисуется ему громадный пруд, занесенный
снегом… На одной стороне пруда фарфоровый завод кирпичного цвета, с высокой трубой и
с облаками черного дыма; на другой стороне — деревня… Из двора, пятого с краю, едет в
санях брат Алексей; позади него сидят сынишка Ванька, в больших валенках, и девчонка
Акулька, тоже в валенках. Алексей выпивши. Ванька смеется, а Акулькина лица не видать —
закуталась.
«Не ровен час, детей поморозит…» — думает Гусев.
— Пошли им, господи, — шепчет он, — ума-разума, чтоб родителей почитали и умней
отца-матери не были…
— Тут нужны новые подметки, — бредит басом больной матрос. — Да, да!
Мысли у Гусева обрываются, и вместо пруда вдруг ни к селу ни к городу показывается
большая бычья голова без глаз, а лошадь и сани уж не едут, а кружатся в черном дыму. Но он
все-таки рад, что повидал родных. Радость захватывает у него дыхание, бегает мурашками по
телу, дрожит в пальцах.
— Привел господь повидаться! — бредит он, но тотчас же открывает глаза и ищет в
потемках воду.
Он пьет и ложится, и опять едут сани, потом опять бычья голова без глаз, дым,
облака… И так до рассвета.

II

Сначала в потемках обозначается синий кружок — это круглое окошечко; потом Гусев
мало-помалу начинает различать своего соседа по койке, Павла Иваныча. Этот человек спит
сидя, так как в лежачем положении он задыхается. Лицо у него серое, нос длинный, острый,
глаза, оттого что он страшно исхудал, громадные; виски впали, борода жиденькая, волосы на
голове длинные… Глядя на лицо, никак не поймешь, какого он звания: барин ли, купец, или
мужицкого звания? Судя по выражению и длинным волосам, он как будто бы постник,
монастырский послушник, а прислушаешься к его словам — выходит как будто бы и не
монах. От кашля, духоты и от своей болезни он изнемог, тяжело дышит и шевелит
высохшими губами. Заметив, что Гусев глядит на него, он поворачивается к нему лицом и
говорит:
— Я начинаю догадываться… Да… Я теперь отлично все понимаю.
— Что вы понимаете, Павел Иваныч?
— А вот что… Мне все казалось странным, как это вы, тяжело больные, вместо того
чтобы находиться в покое, очутились на пароходе, где и духота, и жар, и качка, все, одним
словом, угрожает вам смертью, теперь же для меня все ясно… Да… Ваши доктора сдали вас
на пароход, чтобы отвязаться от вас. Надоело с вами возиться, со скотами… Денег вы им не
платите, возня с вами, да и отчетность своими смертями портите — стало быть, скоты! А
отделаться от вас не трудно… Для этого нужно только, во-первых, не иметь совести и
человеколюбия и, во-вторых, обмануть пароходное начальство. Первое условие можно хоть