Page 146 - Рассказы. Повести. Пьесы

Ивановну читать; певец из оперы, добродушный толстяк, со вздохом уверявший Ольгу
Ивановну, что она губит себя: если бы она не ленилась и взяла себя в руки, то из нее вышла
бы замечательная певица; затем несколько художников и во главе их жанрист, анималист и
пейзажист Рябовский, очень красивый белокурый молодой человек, лет 25, имевший успех
на выставках и продавший свою последнюю картину за пятьсот рублей; он поправлял Ольге
Ивановне ее этюды и говорил, что из нее, быть может, выйдет толк; затем виолончелист, у
которого инструмент плакал и который откровенно сознавался, что из всех знакомых ему
женщин умеет аккомпанировать одна только Ольга Ивановна; затем литератор, молодой, но
уже известный, писавший повести, пьесы и рассказы. Еще кто? Ну, еще Василий Васильич,
барин, помещик, дилетант-иллюстратор и виньетист, сильно чувствовавший старый русский
стиль, былину и эпос; на бумаге, на фарфоре и на законченных тарелках он производил
буквально чудеса. Среди этой артистической, свободной и избалованной судьбою компании,
правда, деликатной и скромной, но вспоминавшей о существовании каких-то докторов
только во время болезни и для которой имя Дымов звучало так же различно, как Сидоров
или Тарасов, — среди этой компании Дымов казался чужим, лишним и маленьким, хотя был
высок ростом и широк в плечах. Казалось, что на нем чужой фрак и что у него приказчицкая
бородка. Впрочем, если бы он был писателем или художником, то сказали бы, что своей
бородкой он напоминает Зола.
Артист говорил Ольге Ивановне, что со своими льняными волосами и в венчальном
наряде она очень похожа на стройное вишневое деревцо, когда весною оно сплошь бывает
покрыто нежными белыми цветами.
— Нет, вы послушайте! — говорила ему Ольга Ивановна, хватая его за руку. — Как это
могло вдруг случиться? Вы слушайте, слушайте… Надо вам сказать, что отец служил вместе
с Дымовым в одной больнице. Когда бедняжка-отец заболел, то Дымов по целым дням и
ночам дежурил около его постели. Столько самопожертвования! Слушайте, Рябовский… И
вы, писатель, слушайте, это очень интересно. Подойдите поближе. Сколько
самопожертвования, искреннего участия! Я тоже не спала ночи и сидела около отца, и вдруг
— здравствуйте, победила добра молодца! Мой Дымов врезался по самые уши. Право,
судьба бывает так причудлива. Ну, после смерти отца он иногда бывал у меня, встречался на
улице и в один прекрасный вечер вдруг — бац! сделал предложение… как снег на голову…
Я всю ночь проплакала и сама влюбилась адски. И вот, как видите, стала супругой. Не
правда ли, в нем есть что-то сильное, могучее, медвежье? Теперь его лицо обращено к нам в
три четверти, плохо освещено, но когда он обернется, вы посмотрите на его лоб. Рябовский,
что вы скажете об этом лбе? Дымов, мы о тебе говорим! — крикнула она мужу. — Иди сюда.
Протяни свою честную руку Рябовскому… Вот так. Будьте друзьями. Дымов, добродушно и
наивно улыбаясь, протянул Рябовскому руку и сказал:
— Очень рад. Со мной кончил курс тоже некто Рябовский. Это не родственник ваш?

II

Ольге Ивановне было 22 года, Дымову 31. Зажили они после свадьбы превосходно.
Ольга Ивановна в гостиной увешала все стены сплошь своими и чужими этюдами в рамах и
без рам, а около рояля и мебели устроила красивую тесноту из китайских зонтов,
мольбертов, разноцветных тряпочек, кинжалов, бюстиков, фотографий… В столовой она
оклеила стены лубочными картинами, повесила лапти и серпы, поставила в углу косу и
грабли, и получилась столовая в русском вкусе. В спальне она, чтобы похоже было на
пещеру, задрапировала потолок и стены темным сукном, повесила над кроватями
венецианский фонарь, а у дверей поставила фигуру с алебардой. И все находили, что у
молодых супругов очень миленький уголок.
Ежедневно, вставши с постели часов в одиннадцать, Ольга Ивановна играла на рояли
или же, если было солнце, писала что-нибудь масляными красками. Потом, в первом часу,
она ехала к своей портнихе. Так как у нее и Дымова денег было очень немного, в обрез, то,