Page 153 - Рассказы. Повести. Пьесы

что скрывать от этого человека так же подло, отвратительно и так же невозможно и не под
силу ей, как оклеветать, украсть или убить, и она в одно мгновение решила рассказать ему
всё, что было. Давши ему поцеловать себя и обнять, она опустилась перед ним на колени и
закрыла лицо.
— Что? Что, мама? — спросил он нежно. — Соскучилась?
Она подняла лицо, красное от стыда, и поглядела на него виновато и умоляюще, но
страх и стыд помешали ей говорить правду.
— Ничего… — сказала она. — Это я так…
— Сядем, — сказал он, поднимая ее и усаживая за стол. — Вот так… Кушай рябчика.
Ты проголодалась, бедняжка.
Она жадно вдыхала в себя родной воздух и ела рябчика, а он с умилением глядел на нее
и радостно смеялся.

VI

По-видимому, с середины зимы Дымов стал догадываться, что его обманывают. Он, как
будто у него была совесть нечиста, не мог уже смотреть жене прямо в глаза, не улыбался
радостно при встрече с нею и, чтобы меньше оставаться с нею наедине, часто приводил к
себе обедать своего товарища Коростелева, маленького стриженого человечка с помятым
лицом, который, когда разговаривал с Ольгой Ивановной, то от смущения расстегивал все
пуговицы своего пиджака и опять их застегивал и потом начинал правой рукой щипать свой
левый ус. За обедом оба доктора говорили о том, что при высоком стоянии диафрагмы
иногда бывают перебои сердца, или что множественные невриты в последнее время
наблюдаются очень часто, или что вчера Дымов, вскрывши труп с диагностикой
«злокачественная анемия», нашел рак поджелудочной железы. И казалось, что оба они вели
медицинский разговор только для того, чтобы дать Ольге Ивановне возможность молчать,
т. е. не лгать. После обеда Коростелев садился за рояль, а Дымов вздыхал и говорил ему:
— Эх, брат! Ну, да что! Сыграй-ка что-нибудь печальное.
Подняв плечи и широко расставив пальцы, Коростелев брал несколько аккордов и

начинал петь тенором «Укажи мне такую обитель 31 , где бы русский мужик не стонал», а
Дымов еще раз вздыхал, подпирал голову кулаком и задумывался.
В последнее время Ольга Ивановна вела себя крайне неосторожно. Каждое утро она
просыпалась в самом дурном настроении и с мыслью, что она Рябовского уже не любит и
что, слава богу, всё уже кончено. Но, напившись кофе, она соображала, что Рябовский отнял
у нее мужа и что теперь она осталась без мужа и без Рябовского; потом она вспоминала
разговоры своих знакомых о том, что Рябовский готовит к выставке нечто поразительное,
смесь пейзажа с жанром, во вкусе Поленова 32 , отчего все, кто бывает в его мастерской,
приходят в восторг; но ведь это, думала она, он создал под ее влиянием и вообще, благодаря
ее влиянию, он сильно изменился к лучшему. Влияние ее так благотворно и существенно,
что если она оставит его, то он, пожалуй, может погибнуть. И вспоминала она также, что в
последний раз он приходил к ней в каком-то сером сюртучке с искрами и в новом галстуке и
спрашивал томно: «Я красив?» И в самом деле, он, изящный, со своими длинными кудрями и
с голубыми глазами, был очень красив (или, быть может, так показалось) и был ласков с ней.
Вспомнив про многое и сообразив, Ольга Ивановна одевалась и в сильном волнении
ехала в мастерскую к Рябовскому. Она заставала его веселым и восхищенным своею, в
самом деле, великолепною картиной; он прыгал, дурачился и на серьезные вопросы отвечал

31 «Укажи мне такую обитель…» — Песня на слова Н. А. Некрасова (отрывок из стихотворения
«Размышления у парадного подъезда», 1858), весьма популярная в среде русской передовой интеллигенции.

32 Поленов Василий Дмитриевич (1844–1927) — художник.