Page 156 - Рассказы. Повести. Пьесы

жесткое, полное собственного достоинства письмо и как весною или летом она поедет с
Дымовым в Крым, освободится там окончательно от прошлого и начнет новую жизнь.
Вернувшись домой поздно вечером, она, не переодеваясь, села в гостиной сочинять
письмо. Рябовский сказал ей, что она не художница, и она в отместку напишет ему теперь,
что он каждый год пишет всё одно и то же и каждый день говорит одно и то же, что он
застыл и что из него не выйдет ничего, кроме того, что уже вышло. Ей хотелось написать
также, что он многим обязан ее хорошему влиянию, а если он поступает дурно, то это только
потому, что ее влияние парализуется разными двусмысленными особами, вроде той, которая
сегодня пряталась за картину.
— Мама! — позвал из кабинета Дымов, не отворяя двери. — Мама!
— Что тебе?
— Мама, ты не входи ко мне, а только подойди к двери. — Вот что… Третьего дня я
заразился в больнице дифтеритом, и теперь… мне нехорошо. Пошли поскорее за
Коростелевым.
Ольга Ивановна всегда звала мужа, как всех знакомых мужчин, не по имени, а по
фамилии; его имя Осип не нравилось ей, потому что напоминало гоголевского Осипа и
каламбур: «Осип охрип, а Архип осип». Теперь же она вскрикнула:
— Осип, это не может быть!
— Пошли! Мне нехорошо… — сказал за дверью Дымов, и слышно было, как он
подошел к дивану и лег. — Пошли! — глухо послышался его голос.
«Что же это такое? — подумала Ольга Ивановна, холодея от ужаса. — Ведь это
опасно!»
Без всякой надобности она взяла свечу и пошла к себе в спальню, и тут, соображая, что
ей нужно делать, нечаянно поглядела на себя в трюмо. С бледным, испуганным лицом, в
жакете с высокими рукавами, с желтыми воланами на груди и с необыкновенным
направлением полос на юбке, она показалась себе страшной и гадкой. Ей вдруг стало до боли
жаль Дымова, его безграничной любви к ней, его молодой жизни и даже этой его осиротелой
постели, на которой он давно уже не спал, и вспоминалась ей его обычная, кроткая, покорная
улыбка. Она горько заплакала и написала Коростелеву умоляющее письмо. Было два часа
ночи.

VIII

Когда в восьмом часу утра Ольга Ивановна, с тяжелой от бессонницы головой,
непричесанная, некрасивая и с виноватым выражением, вышла из спальни, мимо нее прошел
в переднюю какой-то господин с черною бородой, по-видимому, доктор. Пахло лекарствами.
Около двери в кабинет стоял Коростелев и правою рукой крутил левый ус.
— К нему, извините, я вас не пущу, — угрюмо сказал он Ольге Ивановне. —
Заразиться можно. Да и не к чему вам, в сущности. Он всё равно в бреду.
— У него настоящий дифтерит? — спросила шёпотом Ольга Ивановна.
— Тех, кто на рожон лезет, по-настоящему под суд отдавать надо, — пробормотал
Коростелев, не отвечая на вопрос Ольги Ивановны. — Знаете, отчего он заразился? Во
вторник у мальчика высасывал через трубочку дифтеритные пленки. А к чему? Глупо… Так,
сдуру…
— Опасно? Очень? — спросила Ольга Ивановна.
— Да, говорят, что форма тяжелая. Надо бы за Шреком послать, в сущности.
Приходил маленький, рыженький, с длинным носом и с еврейским акцентом, потом
высокий, сутулый, лохматый, похожий на протодьякона, потом молодой, очень полный, с
красным лицом и в очках. Это врачи приходили дежурить около своего товарища.
Коростелев, отдежурив свое время, не уходил домой, а оставался и, как тень, бродил по всем
комнатам. Горничная подавала дежурившим докторам чай и часто бегала в аптеку, и некому
было убрать комнат. Было тихо и уныло.