Page 155 - Рассказы. Повести. Пьесы

разделила с ним его радость и торжество, то он простил бы ей всё, и настоящее и будущее, и
всё бы забыл, но она не понимала, что значит приват-доцентура и общая патология, к тому
же боялась опоздать в театр и ничего не сказала.
Он посидел две минуты, виновато улыбнулся и вышел.

VII

Это был беспокойнейший день.
У Дымова сильно болела голова; он утром не пил чаю, не пошел в больницу и всё
время лежал у себя в кабинете на турецком диване. Ольга Ивановна, по обыкновению, в
первом часу отправилась к Рябовскому, чтобы показать ему свой этюд nature morte и
спросить его, почему он вчера не приходил. Этюд казался ей ничтожным, и написала она его
только затем, чтобы иметь лишний предлог сходить к художнику.
Она вошла к нему без звонка, и когда в передней снимала калоши, ей послышалось, как
будто в мастерской что-то тихо пробежало, по-женски шурша платьем, и когда она
поспешила заглянуть в мастерскую, то увидела только кусок коричневой юбки, который
мелькнул на мгновение и исчез за большою картиной, занавешенной вместе с мольбертом до
пола черным коленкором. Сомневаться нельзя было, это пряталась женщина. Как часто сама
Ольга Ивановна находила себе убежище за этой картиной! Рябовский, по-видимому, очень
смущенный, как бы удивился ее приходу, протянул к ней обе руки и сказал, натянуто
улыбаясь:
— А-а-а-а! Очень рад вас видеть. Что скажете хорошенького?
Глаза у Ольги Ивановны наполнились слезами. Ей было стыдно, горько, и она за
миллион не согласилась бы говорить в присутствии посторонней женщины, соперницы,
лгуньи, которая стояла теперь за картиной и, вероятно, злорадно хихикала.
— Я принесла вам этюд… — сказала она робко, тонким голоском, и губы ее
задрожали, — nature morte.
— А-а-а… этюд?
Художник взял в руки этюд и, рассматривая его, как бы машинально прошел в другую
комнату.
Ольга Ивановна покорно шла за ним.
— Nature morte… первый сорт, — бормотал он, подбирая рифму, — курорт… чёрт…
порт…
Из мастерской послышались торопливые шаги и шуршанье платья. Значит, она ушла.
Ольге Ивановне хотелось громко крикнуть, ударить художника по голове чем-нибудь
тяжелым и уйти, но она ничего не видела сквозь слезы, была подавлена своим стыдом и
чувствовала себя уж не Ольгой Ивановной и не художницей, а маленькою козявкой.
— Я устал… — томно проговорил художник, глядя на этюд и встряхивая головой,
чтобы побороть дремоту. — Это мило, конечно, но и сегодня этюд, и в прошлом году этюд, и
через месяц будет этюд… Как вам не наскучит? Я бы на вашем месте бросил живопись и
занялся серьезно музыкой или чем-нибудь. Ведь вы не художница, а музыкантша. Однако,
знаете, как я устал! Я сейчас скажу, чтоб дали чаю… А?
Он вышел из комнаты, и Ольга Ивановна слышала, как он что-то приказывал своему
лакею. Чтоб не прощаться, не объясняться, а главное не зарыдать, она, пока не вернулся
Рябовский, поскорее побежала в переднюю, надела калоши и вышла на улицу. Тут она легко
вздохнула и почувствовала себя навсегда свободной и от Рябовского, и от живописи, и от
тяжелого стыда, который так давил ее в мастерской. Всё кончено!
Она поехала к портнихе, потом к Барнаю 33 , который только вчера приехал, от Барная
— в нотный магазин, и всё время она думала о том, как она напишет Рябовскому холодное,

33 Барнай Людвиг (1842–1924) — немецкий драматический актер; в 1885 г. гастролировал в России.