Page 157 - Рассказы. Повести. Пьесы

Ольга Ивановна сидела у себя в спальне и думала о том, что это бог ее наказывает за то,
что она обманывала мужа. Молчаливое, безропотное, непонятное существо, обезличенное
своею кротостью, бесхарактерное, слабое от излишней доброты, глухо страдало где-то там у
себя на диване и не жаловалось. А если бы оно пожаловалось, хотя бы в бреду, то дежурные
доктора узнали бы, что виноват тут не один только дифтерит. Спросили бы они Коростелева:
он знает всё и недаром на жену своего друга смотрит такими глазами, как будто она-то и есть
самая главная, настоящая злодейка, и дифтерит только ее сообщник. Она уже не помнила ни
лунного вечера на Волге, ни объяснений в любви, ни поэтической жизни в избе, а помнила
только, что она из пустой прихоти, из баловства, вся, с руками и с ногами, вымазалась во
что-то грязное, липкое, от чего никогда уж не отмоешься…
«Ах, как я страшно солгала! — думала она, вспоминая о беспокойной любви, какая у
нее была с Рябовским. — Будь оно всё проклято!..»
В четыре часа она обедала вместе с Коростелевым. Он ничего не ел, пил только красное
вино и хмурился. Она тоже ничего не ела. То она мысленно молилась и давала обет богу, что
если Дымов выздоровеет, то она полюбит его опять и будет верною женой. То, забывшись на
минуту, она смотрела на Коростелева и думала: «Неужели не скучно быть простым, ничем не
замечательным, неизвестным человеком, да еще с таким помятым лицом и с дурными
манерами?» То ей казалось, что ее сию минуту убьет бог за то, что она, боясь заразиться, ни
разу еще не была в кабинете у мужа. А в общем было тупое унылое чувство и уверенность,
что жизнь уже испорчена и что ничем ее не исправишь…
После обеда наступили потемки. Когда Ольга Ивановна вышла в гостиную, Коростелев
спал на кушетке, подложив под голову шелковую подушку, шитую золотом. «Кхи-пуа… —
храпел он, — кхи-пуа».
И доктора, приходившие дежурить и уходившие, не замечали этого беспорядка. То, что
чужой человек спал в гостиной и храпел, и этюды на стенах, и причудливая обстановка, и то,
что хозяйка была не причесана и неряшливо одета — всё это не возбуждало теперь ни
малейшего интереса. Один из докторов нечаянно чему-то засмеялся, и как-то странно и
робко прозвучал этот смех, даже жутко сделалось.
Когда Ольга Ивановна в другой раз вышла в гостиную, Коростелев уже не спал, а сидел
и курил.
— У него дифтерит носовой полости, — сказал он вполголоса. — Уже и сердце
неважно работает. В сущности, плохи дела.
— А вы пошлите за Шреком, — сказала Ольга Ивановна.
— Был уже. Он-то и заметил, что дифтерит перешел в нос. Э, да что Шрек! В
сущности, ничего Шрек. Он Шрек, я Коростелев — и больше ничего.
Время тянулось ужасно долго. Ольга Ивановна лежала одетая в неубранной с утра
постели и дремала. Ей чудилось, что вся квартира от полу до потолка занята громадным
куском железа и что стоит только вынести вон железо, как всем станет весело и легко.
Очнувшись, она вспомнила, что это не железо, а болезнь Дымова.
«Nature morte, порт… — думала она, опять впадая в забытье, — спорт… курорт… А
как Шрек? Шрек, грек, врек… крек. А где-то теперь мои друзья? Знают ли они, что у нас
горе? Господи, спаси… избави. Шрек, грек…»
И опять железо… Время тянулось длинно, а часы в нижнем этаже били часто. И то и
дело слышались звонки; приходили доктора… Вошла горничная с пустым стаканом на
подносе и спросила:
— Барыня, постель прикажете постлать?
И, не получив ответа, вышла. Пробили внизу часы, приснился дождь на Волге, и опять
кто-то вошел в спальню, кажется, посторонний. Ольга Ивановна вскочила и узнала
Коростелева.
— Который час? — спросила она.
— Около трех.
— Ну что?