Page 187 - Рассказы. Повести. Пьесы

потом со страхом.
— Оба вон! — продолжал кричать Андрей Ефимыч. — Тупые люди! Глупые люди! Не
нужно мне ни дружбы, ни твоих лекарств, тупой человек! Пошлость! Гадость!
Хоботов и Михаил Аверьяныч, растерянно переглядываясь, попятились к двери и
вышли в сени. Андрей Ефимыч схватил склянку с бромистым калием и швырнул им вслед;
склянка со звоном разбилась о порог.
— Убирайтесь к черту! — крикнул он плачущим голосом, выбегая в сени. — К черту!
По уходе гостей Андрей Ефимыч, дрожа, как в лихорадке, лег на диван и долго еще
повторял:
— Тупые люди! Глупые люди!
Когда он успокоился, то прежде всего ему пришло на мысль, что бедному Михаилу
Аверьянычу теперь, должно быть, страшно стыдно и тяжело на душе и что все это ужасно.
Никогда раньше не случалось ничего подобного. Где же ум и такт? Где уразумение вещей и
философское равнодушие?
Доктор всю ночь не мог уснуть от стыда и досады на себя, а утром, часов в десять,
отправился в почтовую контору и извинился перед почтмейстером.
— Не будем вспоминать о том, что произошло, — сказал со вздохом растроганный
Михаил Аверьяныч, крепко пожимая ему руку. — Кто старое помянет, тому глаз вон.
Любавкин! — вдруг крикнул он так громко, что все почтальоны и посетители вздрогнули. —
Подай стул. А ты подожди! — крикнул он бабе, которая сквозь решетку протягивала к нему
заказное письмо. — Разве не видишь, что я занят? Не будем вспоминать старое, —
продолжал он нежно, обращаясь к Андрею Ефимычу. — Садитесь, покорнейше прошу, мой
дорогой.
Он минуту молча поглаживал себе колени и потом сказал:
— У меня и в мыслях не было обижаться на вас. Болезнь не свой брат, я понимаю. Ваш
припадок испугал нас вчера с доктором, и мы долго потом говорили о вас. Дорогой мой,
отчего вы не хотите серьезно заняться вашей болезнью? Разве можно так? Извините за
дружескую откровенность, — зашептал Михаил Аверьяныч, — вы живете в самой
неблагоприятной обстановке: теснота, нечистота, ухода за вами нет, лечиться не на что…
Дорогой мой друг, умоляем вас вместе с доктором всем сердцем, послушайтесь нашего
совета: ложитесь в больницу! Там и пища здоровая, и уход, и лечение. Евгений Федорович
хотя и моветон 39 , между нами говоря, но сведущий; на него вполне можно положиться. Он
дал мне слово, что займется вами.
Андрей Ефимыч был тронут искренним участием и слезами, которые вдруг заблестели
на щеках у почтмейстера.
— Уважаемый, не верьте! — зашептал он, прикладывая руку к сердцу. — Не верьте им!
Это обман! Болезнь моя только в том, что за двадцать лет я нашел во всем городе одного
только умного человека, да и тот сумасшедший. Болезни нет никакой, а просто я попал в
заколдованный круг, из которого нет выхода. Мне все равно, я на все готов.
— Ложитесь в больницу, дорогой мой.
— Мне все равно, хоть в яму.
— Дайте, голубчик, слово, что вы будете слушаться во всем Евгения Федорыча.
— Извольте, даю слово. Но, повторяю, уважаемый, я попал в заколдованный круг.
Теперь все, даже искреннее участие моих друзей, клонится к одному — к моей погибели. Я
погибаю и имею мужество сознавать это.
— Голубчик, вы выздоровеете.
— К чему это говорить, — сказал Андрей Ефимыч с раздражением. — Редкий человек
под конец жизни не испытывает того же, что я теперь. Когда вам скажут, что у вас
что-нибудь вроде плохих почек и увеличенного сердца и вы станете лечиться, или скажут,

39 человек дурного тона (франц. — mauvais ton).