Page 186 - Рассказы. Повести. Пьесы

обязанностью лечить Андрея Ефимыча и думал, что в самом деле лечит. В каждое своз
посещение он приносил склянку с бромистым калием и пилюли из ревеня.
И Михаил Аверьяныч тоже считал своим долгом навещать друга и развлекать его.
Всякий раз он входил к Андрею Ефимычу с напускною развязаностью, принужденно хохотал
и начинал уверять его, что он сегодня прекрасно выглядит и что дела, слава богу, идут на
поправку, и из этого можно было заключить, что положение своего друга он считал
безнадежным. Он не выплатил еще своего варшавского долга и был удручен тяжелым
стыдом, был напряжен и потому старался хохотать громче и рассказывать смешнее. Его
анекдоты и рассказы казались теперь бесконечными и были мучительны и для Андрея
Ефимыча, и для него самого.
В его присутствии Андрей Ефимыч ложился обыкновенно на диван лицом к стене и
слушал, стиснув зубы; на душу его пластами ложилась накипь, и после каждого посещения
друга он чувствовал, что накипь эта становится все выше и словно подходит к горлу.
Чтобы заглушить мелочные чувства, он спешил думать о том, что и он сам, и Хоботов,
и Михаил Аверьяныч должны рано или поздно погибнуть, не оставив в природе даже
отпечатка. Если вообразить, что через миллион лет мимо земного шара пролетит в
пространстве какой-нибудь дух, то он увидит только глину и голые утесы. Все — и культура,
и нравственный закон — пропадет и даже лопухом не порастет. Что же значат стыд перед
лавочником, ничтожный Хоботов, тяжелая дружба Михаила Аверьяныча? Все это вздор и
пустяки.
Но такие рассуждения уже не помогали. Едва он воображал земной шар через миллион
лет, как из-за голого утеса показывался Хоботов в высоких сапогах или напряженно
хохочущий Михаил Аверьяныч и даже слышался стыдливый шепот: «А варшавский долг,
голубчик, возвращу на этих днях… Непременно».

XVI

Однажды Михаил Аверьяныч пришел после обеда, когда Андрей Ефимыч лежал на
диване. Случились так, что в это же время явился и Хоботов с бромистым калием. Андрей
Ефимыч тяжело поднялся, сел и уперся обеими руками о диван.
— А сегодня, дорогой мой, — начал Михаил Аверьяныч, — у вас цвет лица гораздо
лучше, чем вчера. Да вы молодцом! Ей-богу, молодцом!
— Пора, пора поправляться, коллега, — сказал Хоботов, зевая. — Небось вам самим
надоела эта канитель.
— И поправимся! — весело сказал Михаил Аверьяныч. — Еще лет сто жить будем!
Так-тось!
— Сто не сто, а на двадцать еще хватит, — утешал Хоботов. — Ничего, ничего,
коллега, не унывайте… Будег вам тень наводить.
— Мы еще покажем себя! — захохотал Михаил Аверьяныч и похлопал друга по
колену. — Мы еще покажем! Будущим летом, бог даст, махнем на Кавказ и весь его верхом
объедем — гоп! гоп! гоп! А с Кавказа вернемся, гляди, чего доброго, на свадьбе гулять
будем. — Михаил Аверьяпыч лукаво подмигнул глазом. — Женим вас, дружка милого…
женим…
Андрей Ефимыч вдруг почувствовал, что накипь подходит к горлу; у него страшно
забилось сердце.
— Это пошло! — сказал он, быстро вставая и отходя к окну. — Неужели вы не
понимаете, что говорите пошлости?
Он хотел продолжать мягко и вежливо, но против воли вдруг сжал кулаки и поднял их
выше головы.
— Оставьте меня! — крикнул он не своим голосом, багровея и дрожа всем телом. —
Вон! Оба вон, оба!
Михаил Аверьяныч и Хоботов встали и уставились на него сначала с недоумением,