Page 194 - Рассказы. Повести. Пьесы

стемнело, она вдруг позвала старика.
— Помнишь, Яков? — спросила она, глядя на него радостно. — Помнишь, пятьдесят
лет назад нам бог дал ребеночка с белокурыми волосиками? Мы с тобой тогда всё на речке
сидели и песни пели… под вербой. — И, горько усмехнувшись, она добавила: — Умерла
девочка.
Яков напряг память, но никак не мог вспомнить ни ребеночка, ни вербы.
— Это тебе мерещится, — сказал он.
Приходил батюшка, приобщал и соборовал. Потом Марфа стала бормотать что-то
непонятное и к утру скончалась.
Старухи-соседки обмыли, одели и в гроб положили. Чтобы не платить лишнего дьячку,
Яков сам читал псалтырь, и за могилку с него ничего не взяли, так как кладбищенский
сторож был ему кум. Четыре мужика несли до кладбища гроб, но не за деньги, а из уважения.
Шли за гробом старухи, нищие, двое юродивых, встречный народ набожно крестился… И
Яков был очень доволен, что всё так честно, благопристойно и дешево и ни для кого не
обидно. Прощаясь в последний раз с Марфой, он потрогал рукой гроб и подумал: «Хорошая
работа!»
Но когда он возвращался с кладбища, его взяла сильная тоска. Ему что-то
нездоровилось: дыхание было горячее и тяжкое, ослабели ноги, тянуло к питью. А тут еще
полезли в голову всякие мысли. Вспомнилось опять, что за всю свою жизнь он ни разу не
пожалел Марфы, не приласкал. Пятьдесят два года, пока они жилив одной избе, тянулись
долго-долго, но как-то так вышло, что за всё это время он ни разу не подумал о ней, не
обратил внимания, как будто она была кошка или собака. А ведь она каждый день топила
печь, варила и пекла, ходила по воду, рубила дрова, спала с ним на одной кровати, а когда он
возвращался пьяный со свадеб, она всякий раз с благоговением вешала его скрипку на стену
и укладывала его спать, и всё это молча, с робким, заботливым выражением.
Навстречу Якову, улыбаясь и кланяясь, шел Ротшильд.
— А я вас ищу, дяденька! — сказал он. — Кланялись вам Моисей Ильич и велели вам
за́раз приходить к ним.
Якову было не до того. Ему хотелось плакать.
— Отстань! — сказал он и пошел дальше.
— А как же это можно? — встревожился Ротшильд, забегая вперед. — Моисей Ильич
будут обижаться! Они велели за́раз!
Якову показалось противно, что жид запыхался, моргает и что у него так много рыжих
веснушек. И было гадко глядеть на его зеленый сюртук с темными латками и на всю его
хрупкую, деликатную фигуру.
— Что ты лезешь ко мне, чеснок? — крикнул Яков. — Не приставай!
Жид рассердился и тоже крикнул:
— Но ви пожалуста потише, а то ви у меня через забор полетите!
— Прочь с глаз долой! — заревел Яков и бросился на него с кулаками. — Житья нет от
пархатых!
Ротшильд помертвел от страха, присел и замахал руками над головой, как бы
защищаясь от ударов, потом вскочил и побежал прочь что есть духу. На бегу он
подпрыгивал, всплескивал руками, и видно было, как вздрагивала его длинная, тощая спина.
Мальчишки обрадовались случаю и бросились за ним с криками: «Жид! Жид!» Собаки тоже
погнались за ним с лаем. Кто-то захохотал, потом свистнул, собаки залаяли громче и
дружнее… Затем, должно быть, собака укусила Ротшильда, так как послышался отчаянный,
болезненный крик.
Яков погулял по выгону, потом пошел по краю города, куда глаза глядят, и мальчишки
кричали: «Бронза идет! Бронза идет!» А вот и река. Тут с писком носились кулики, крякали
утки. Солнце сильно припекало, и от воды шло такое сверканье, что было больно смотреть.
Яков прошелся по тропинке вдоль берега и видел, как из купальни вышла полная
краснощекая дама, и подумал про нее: «Ишь ты, выдра!» Недалеко от купальни мальчишки