Page 199 - Рассказы. Повести. Пьесы

А у белых каменных ворот, которые вели со двора в поле, у старинных крепких ворот
со львами, стояли две девушки. Одна из них, постарше, тонкая, бледная, очень красивая, с
целой копной каштановых волос на голове, с маленьким упрямым ртом, имела строгое
выражение и на меня едва обратила внимание; другая же, совсем еще молоденькая — ей
было 17–18 лет, не больше — тоже тонкая и бледная, с большим ртом и с большими глазами,
с удивлением посмотрела на меня, когда я проходил мимо, сказала что-то по-английски и
сконфузилась, и мне показалось, что и эти два милых лица мне давно уже знакомы. И я
вернулся домой с таким чувством, как будто видел хороший сон.
Вскоре после этого, как-то в полдень, когда я и Белокуров гуляли около дома,
неожиданно, шурша по траве, въехала во двор рессорная коляска, в которой сидела одна из
тех девушек. Это была старшая. Она приехала с подписным листом просить на погорельцев.
Не глядя на нас, она очень серьезно и обстоятельно рассказала нам, сколько сгорело домов в
селе Сиянове, сколько мужчин, женщин и детей осталось без крова и что намерен
предпринять на первых норах погорельческий комитет, членом которого она теперь была.
Давши нам подписаться, она спрятала лист и тотчас же стала прощаться.
— Вы совсем забыли нас, Петр Петрович, — сказала она Белокурову, подавая ему
руку. — Приезжайте, и если monsieur N. (она назвала мою фамилию) захочет взглянуть, как
живут почитатели его таланта, и пожалует к нам, то мама и я будем очень рады.
Я поклонился.

Дом с мезонином

Когда она уехала, Петр Петрович стал рассказывать. Эта девушка, по его словам, была
из хорошей семьи и звали ее Лидией Волчаниновой, а имение, в котором она жила с матерью
и сестрой, так же, как и село на другом берегу пруда, называлось Шелковкой. Отец ее
когда-то занимал видное место в Москве и умер в чине тайного советника. Несмотря на
хорошие средства, Волчаниновы жили в деревне безвыездно, лето и зиму, и Лидия была
учительницей в земской школе у себя в Шелковке и получала 25 рублей в месяц. Она
тратила на себя только эти деньги и гордилась, что живет на собственный счет.
— Интересная семья, — сказал Белокуров. — Пожалуй, сходим к ним как-нибудь. Они
будут вам очень рады.
Как-то после обеда, в один из праздников, мы вспомнили про Волчаниновых и
отправились к ним в Шелковку. Они, мать и обе дочери, были дома. Мать, Екатерина
Павловна, когда-то, по-видимому, красивая, теперь же сырая не по летам, больная одышкой,
грустная, рассеянная, старалась занять меня разговором о живописи. Узнав от дочери, что я,
быть может, приеду в Шелковку, она торопливо припомнила два-три моих пейзажа, какие
видела на выставках в Москве, и теперь спрашивала, что я хотел в них выразить. Лидия, или,
как ее звали дома, Лида, говорила больше с Белокуровым, чем со мной. Серьезная, не
улыбаясь, она спрашивала его, почему он не служит в земстве и почему до сих пор не был ни
на одном земском собрании.
— Не хорошо, Петр Петрович, — говорила она укоризненно. — Не хорошо. Стыдно.
— Правда, Лида, правда, — соглашалась мать. — Не хорошо.
— Весь наш уезд находится в руках Балагина, — продолжала Лида, обращаясь ко
мне. — Сам он председатель управы, и все должности в уезде роздал своим племянникам и
зятьям и делает, что хочет. Надо бороться. Молодежь должна составить из себя сильную
партию, но вы видите, какая у нас молодежь. Стыдно, Петр Петрович!
Младшая сестра, Женя, пока говорили о земстве, молчала. Она не принимала участия в
серьезных разговорах, ее в семье еще не считали взрослой и, как маленькую, называли
Мисюсь, потому что в детстве она называла так мисс, свою гувернантку. Всё время она
смотрела на меня с любопытством и, когда я осматривал в альбоме фотографии, объясняла