Page 197 - Рассказы. Повести. Пьесы

Огороды назывались вдовьими потому, что их содержали две вдовы, мать и дочь.
Костер горел жарко, с треском, освещая далеко кругом вспаханную землю. Вдова Василиса,
высокая, пухлая старуха в мужском полушубке, стояла возле и в раздумье глядела на огонь;
ее дочь Лукерья, маленькая, рябая, с глуповатым лицом, сидела на земле и мыла котел и
ложки. Очевидно, только что отужинали. Слышались мужские голоса; это здешние
работники на реке поили лошадей.
— Вот вам и зима пришла назад, — сказал студент, подходя к костру. — Здравствуйте!
Василиса вздрогнула, но тотчас же узнала его и улыбнулась приветливо.
— Не узнала, бог с тобой, — сказала она. — Богатым быть.
Поговорили. Василиса, женщина бывалая, служившая когда-то у господ в мамках, а
потом няньках, выражалась деликатно, и с лица ее всё время не сходила мягкая, степенная
улыбка; дочь же ее Лукерья, деревенская баба, забитая мужем, только щурилась на студента
и молчала, и выражение у нее было странное, как у глухонемой.
— Точно так же в холодную ночь грелся у костра апостол Петр, — сказал студент,
протягивая к огню руки. — Значит, и тогда было холодно. Ах, какая то была страшная ночь,
бабушка! До чрезвычайности унылая, длинная ночь!
Он посмотрел кругом на потемки, судорожно встряхнул головой и спросил:
— Небось, была на двенадцати евангелиях?
— Была, — ответила Василиса.
— Если помнишь, во время тайной вечери Петр сказал Иисусу: «С тобою я готов и в
темницу, и на смерть». А господь ему на это: «Говорю тебе, Петр, не пропоет сегодня петел,
то есть петух, как ты трижды отречешься, что не знаешь меня». После вечери Иисус
смертельно тосковал в саду и молился, а бедный Петр истомился душой, ослабел, веки у него
отяжелели, и он никак не мог побороть сна. Спал. Потом, ты слышала, Иуда в ту же ночь
поцеловал Иисуса и предал его мучителям. Его связанного вели к первосвященнику и били, а
Петр, изнеможенный, замученный тоской и тревогой, понимаешь ли, не выспавшийся,
предчувствуя, что вот-вот на земле произойдет что-то ужасное, шел вслед… Он страстно, без
памяти любил Иисуса, и теперь видел издали, как его били…
Лукерья оставила ложки и устремила неподвижный взгляд на студента.
— Пришли к первосвященнику, — продолжал он, — Иисуса стали допрашивать, а
работники тем временем развели среди двора огонь, потому что было холодно, и грелись. С
ними около костра стоял Петр и тоже грелся, как вот я теперь. Одна женщина, увидев его,
сказала: «И этот был с Иисусом», то есть, что и его, мол, нужно вести к допросу. И все
работники, что находились около огня, должно быть, подозрительно и сурово поглядели на
него, потому что он смутился и сказал: «Я не знаю его». Немного погодя опять кто-то узнал в
нем одного из учеников Иисуса и сказал: «И ты из них». Но он опять отрекся. И в третий раз
кто-то обратился к нему: «Да не тебя ли сегодня я видел с ним в саду?» Он третий раз
отрекся. И после этого раза тотчас же запел петух, и Петр, взглянув издали на Иисуса,
вспомнил слова, которые он сказал ему на вечери… Вспомнил, очнулся, пошел со двора и
горько-горько заплакал. В евангелии сказано: «И исшед вон, плакася горько». Воображаю:
тихий-тихий, темный-темный сад, и в тишине едва слышатся глухие рыдания…
Студент вздохнул и задумался. Продолжая улыбаться, Василиса вдруг всхлипнула,
слезы, крупные, изобильные, потекли у нее по щекам, и она заслонила рукавом лицо от огня,
как бы стыдясь своих слез, а Лукерья, глядя неподвижно на студента, покраснела, и
выражение у нее стало тяжелым, напряженным, как у человека, который сдерживает
сильную боль.
Работники возвращались с реки, и один из них верхом на лошади был уже близко, и
свет от костра дрожал на нем. Студент пожелал вдовам спокойной ночи и пошел дальше. И
опять наступили потемки, и стали зябнуть руки. Дул жестокий ветер, в самом деле
возвращалась зима, и не было похоже, что послезавтра Пасха.
Теперь студент думал о Василисе: если она заплакала, то, значит, всё, происходившее в
ту страшную ночь с Петром, имеет к ней какое-то отношение…