Page 201 - Рассказы. Повести. Пьесы

глубоком кресле, так что ножки ее едва касались земли, или пряталась с книгой в липовой
аллее, или шла за ворота в поле. Она читала целый день, с жадностью глядя в книгу, и только
потому, что взгляд ее иногда становился усталым, ошеломленным и лицо сильно бледнело,
можно было догадаться, как это чтение утомляло ее мозг. Когда я приходил, она, увидев
меня, слегка краснела, оставляла книгу и с оживлением, глядя мне в лицо своими большими
глазами, рассказывала о том, что случилось, например, о том, что в людской загорелась сажа,
или что работник поймал в пруде большую рыбу. В будни она ходила обыкновенно в
светлой рубашечке и в темно-синей юбке. Мы гуляли вместе, рвали вишни для варенья,
катались в лодке, и, когда она прыгала, чтобы достать вишню или работала веслами, сквозь
широкие рукава просвечивали ее тонкие, слабые руки. Или я писал этюд, а она стояла возле
и смотрела с восхищением.
В одно из воскресений, в конце июля, я пришел к Волчаниновым утром, часов в девять.
Я ходил по парку, держась подальше от дома, и отыскивал белые грибы, которых в то лето
было очень много, и ставил около них метки, чтобы потом подобрать их вместе с Женей. Дул
теплый ветер. Я видел, как Женя и ее мать, обе в светлых праздничных платьях, прошли из
церкви домой, и Женя придерживала от ветра шляпу. Потом я слышал, как на террасе пили
чай.
Для меня, человека беззаботного, ищущего оправдания для своей постоянной
праздности, эти летние праздничные утра в наших усадьбах всегда были необыкновенно
привлекательны. Когда зеленый сад, еще влажный от росы, весь сияет от солнца и кажется
счастливым, когда около дома пахнет резедой и олеандром, молодежь только что вернулась
из церкви и пьет чай в саду, и когда все так мило одеты и веселы, и когда знаешь, что все эти
здоровые, сытые, красивые люди весь длинный день ничего не будут делать, то хочется,
чтобы вся жизнь была такою. И теперь я думал то же самое и ходил по саду, готовый ходить
так без дела и без цели весь день, все лето.
Пришла Женя с корзиной; у нее было такое выражение, как будто она знала или
предчувствовала, что найдет меня в саду. Мы подбирали грибы и говорили, и когда она
спрашивала о чем-нибудь, то заходила вперед, чтобы видеть мое лицо.
— Вчера у нас в деревне произошло чудо, — сказала она. — Хромая Пелагея была
больна целый год, никакие доктора и лекарства не помогали, а вчера старуха пошептала и
прошло.
— Это не важно, — сказал я. — Не следует искать чудес только около больных и
старух. Разве здоровье не чудо? А сама жизнь? Что не понятно, то и есть чудо.
— А вам не страшно то, что не понятно?
— Нет. К явлениям, которых я не понимаю, я подхожу бодро и не подчиняюсь им. Я
выше их. Человек должен сознавать себя выше львов, тигров, звезд, выше всего в природе,
даже выше того, что непонятно и кажется чудесным, иначе он не человек, а мышь, которая
всего боится.
Женя думала, что я, как художник, знаю очень многое и могу верно угадывать то, чего
не знаю. Ей хотелось, чтобы я ввел ее в область вечного и прекрасного, в этот высший свет, в
котором, по ее мнению, я был своим человеком, и она говорила со мной о боге, о вечной
жизни, о чудесном. И я, не допускавший, что я и мое воображение после смерти погибнем
навеки, отвечал: «да, люди бессмертны», «да, нас ожидает вечная жизнь». А она слушала,
верила и не требовала доказательств.
Когда мы шли к дому, она вдруг остановилась и сказала:
— Наша Лида замечательный человек. Не правда ли? Я ее горячо люблю и могла бы
каждую минуту пожертвовать для нее жизнью. Но скажите, — Женя дотронулась до моего
рукава пальцем, — скажите, почему вы с ней всё спорите? Почему вы раздражены?
— Потому что она неправа.
Женя отрицательно покачала головой, и слезы показались у нее на глазах.
— Как это непонятно! — проговорила она.
В это время Лида только что вернулась откуда-то и, стоя около крыльца с хлыстом в