Page 204 - Рассказы. Повести. Пьесы

масса труда, точно снеговые обвалы, загородили им все пути к духовной деятельности,
именно к тому самому, что отличает человека от животного и составляет единственное, ради
чего стоит жить. Вы приходите к ним на помощь с больницами и школами, но этим не
освобождаете их от пут, а, напротив, еще больше порабощаете, так как, внося в их жизнь
новые предрассудки, вы увеличиваете число их потребностей, не говоря уже о том, что за
мушки и за книжки они должны платить земству и, значит, сильнее гнуть спину.
— Я спорить с вами не стану, — сказала Лида, опуская газету. — Я уже это слышала.
Скажу вам только одно: нельзя сидеть сложа руки. Правда, мы не спасаем человечества и,
быть может, во многом ошибаемся, но мы делаем то, что можем, и мы — правы. Самая
высокая и святая задача культурного человека — это служить ближним, и мы пытаемся
служить, как умеем. Вам не нравится, но ведь на всех не угодишь.
— Правда, Лида, правда, — сказала мать.
В присутствии Лиды она всегда робела и, разговаривая, тревожно поглядывала на нее,
боясь сказать что-нибудь лишнее или неуместное; и никогда она не противоречила ей, а
всегда соглашалась: правда, Лида, правда.
— Мужицкая грамотность, книжки с жалкими наставлениями и прибаутками и
медицинские пункты не могут уменьшить ни невежества, ни смертности так же, как свет из
ваших окон не может осветить этого громадного сада, — сказал я. — Вы не даете ничего, вы
своим вмешательством в жизнь этих людей создаете лишь новые потребности, новый повод
к труду.
— Ах, боже мой, но ведь нужно же делать что-нибудь! — сказала Лида с досадой, и по
ее тону было заметно, что мои рассуждения она считает ничтожными и презирает их.
— Нужно освободить людей от тяжкого физического труда, — сказал я. — Нужно
облегчить их ярмо, дать им передышку, чтобы они не всю свою жизнь проводили у печей,
корыт и в поле, но имели бы также время подумать о душе, о боге, могли бы пошире
проявить свои духовные способности. Призвание всякого человека в духовной деятельности
— в постоянном искании правды и смысла жизни. Сделайте же для них ненужным грубый
животный труд, дайте им почувствовать себя на свободе и тогда увидите, какая в сущности
насмешка эти книжки и аптечки. Раз человек сознает свое истинное призвание, то
удовлетворять его могут только религия, науки, искусства, а не эти пустяки.
— Освободить от труда! — усмехнулась Лида. — Разве это возможно?
— Да. Возьмите на себя долю их труда. Если бы все мы, городские и деревенские
жители, все без исключения, согласились поделить между собою труд, который
затрачивается вообще человечеством на удовлетворение физических потребностей, то на
каждого из нас, быть может, пришлось бы не более двух-трех часов в день. Представьте, что
все мы, богатые и бедные, работаем только три часа в день, а остальное время у нас
свободно. Представьте еще, что мы, чтобы еще менее зависеть от своего тела и менее
трудиться, изобретаем машины, заменяющие труд, мы стараемся сократить число наших
потребностей до минимума. Мы закаляем себя, наших детей, чтобы они ни боялись голода,
холода и мы не дрожали бы постоянно за их здоровье, как дрожат Анна, Мавра и Пелагея.
Представьте, что мы не лечимся, не держим аптек, табачных фабрик, винокуренных
заводов, — сколько свободного времени у нас остается в конце концов! Все мы сообща
отдаем этот досуг наукам и искусствам. Как иногда мужики миром починяют дорогу, так и
все мы сообща, миром, искали бы правды и смысла жизни, и — я уверен в этом — правда
была бы открыта очень скоро, человек избавился бы от этого постоянного мучительного,
угнетающего страха смерти, и даже от самой смерти.
— Вы, однако, себе противоречите, — сказала Лида. — Вы говорите — наука, наука, а
сами отрицаете грамотность.
— Грамотность, когда человек имеет возможность читать только вывески на кабаках да
изредка книжки, которых не понимает, — такая грамотность держится у нас со времен
Рюрика, гоголевский Петрушка давно уже читает, между тем деревня, какая была при
Рюрике, такая и осталась до сих пор. Не грамотность нужна, а свобода для широкого