Page 205 - Рассказы. Повести. Пьесы

проявления духовных способностей. Нужны не школы, а университеты.
— Вы и медицину отрицаете.
— Да. Она была бы нужна только для изучения болезней как явлений природы, а не для
лечения их. Если уж лечить, то не болезни, а причины их. Устраните главную причину —
физический труд — а тогда не будет болезней. Не признаю я науки, которая лечит, —
продолжал я возбужденно. — Науки и искусства, когда они настоящие, стремятся не к
временным, не к частным целям, а к вечному и общему, — они ищут правды и смысла
жизни, ищут бога, душу, а когда их пристегивают к нуждам и злобам дня, к аптечкам и
библиотечкам, то они только осложняют, загромождают жизнь. У нас много медиков,
фармацевтов, юристов, стало много грамотных, но совсем нет биологов, математиков,
философов, поэтов. Весь ум, вся душевная энергия ушли на удовлетворение временных,
преходящих нужд… У ученых, писателей и художников кипит работа, по их милости
удобства жизни растут с каждым днем, потребности тела множатся, между тем до правды
еще далеко, и человек по-прежнему остается самым хищным и самым нечистоплотным
животным, и всё клонится к тому, чтобы человечество в своем большинстве выродилось и
утеряло навсегда всякую жизнеспособность. При таких условиях жизнь художника не имеет
смысла, и чем он талантливее, тем страннее и непонятнее его роль, так как на поверку
выходит, что работает он для забавы хищного нечистоплотного животного, поддерживая
существующий порядок. И я не хочу работать, и не буду… Ничего не нужно, пусть земля
провалится в тартарары!
— Мисюська, выйди, — сказала Лида сестре, очевидно находя мои слова вредными для
такой молодой девушки.
Женя грустно посмотрела на сестру и на мать и вышла.
— Подобные милые вещи говорят обыкновенно, когда хотят оправдать свое
равнодушие, — сказала Лида. — Отрицать больницы и школы легче, чем лечить и учить.
— Правда, Лида, правда, — согласилась мать.
— Вы угрожаете, что не станете работать, — продолжала Лида. — Очевидно, вы
высоко цените ваши работы. Перестанем же спорить, мы никогда не споемся, так как самую
несовершенную из всех библиотечек и аптечек, о которых вы только что отзывались так
презрительно, я ставлю выше всех пейзажей в свете. — И тотчас же, обратясь к матери, она
заговорила совсем другим тоном: — Князь очень похудел и сильно изменился с тех пор, как
был у нас. Его посылают в Виши.
Она рассказывала матери про князя, чтобы не говорить со мной. Лицо у нее горело, и,
чтобы скрыть свое волнение, она низко, точно близорукая, нагнулась к столу и делала вид,
что читает газету. Мое присутствие было неприятно. Я простился и пошел домой.

IV

На дворе было тихо; деревня по ту сторону пруда уже спала, не было видно ни одного
огонька, и только на пруде едва светились бледные отражения звезд. У ворот со львами
стояла Женя неподвижно, поджидая меня, чтобы проводить.
— В деревне все спят, — сказал я ей, стараясь разглядеть в темноте ее лицо, и увидел
устремленные на меня темные, печальные глаза. — И кабатчик и конокрады покойно спят, а
мы, порядочные люди, раздражаем друг друга и спорим.
Была грустная августовская ночь, — грустная, потому, что уже пахло осенью; покрытая
багровым облаком, восходила луна и еле-еле освещала дорогу и по сторонам ее темные
озимые поля. Часто падали звезды. Женя шла со мной рядом по дороге и старалась не
глядеть на небо, чтобы не видеть падающих звезд, которые почему-то пугали ее.
— Мне кажется, вы правы, — сказала она, дрожа от ночной сырости. — Если бы люди,
все сообща, могли отдаться духовной деятельности, то они скоро узнали бы всё.
— Конечно. Мы высшие существа, и если бы в самом деле мы сознали всю силу
человеческого гения и жили бы только для высших целей, то в конце концов мы стали бы как