Page 244 - Рассказы. Повести. Пьесы

— Поди вымой руки, — сказала жена. — От тебя пахнет замазкой.
Она привезла из города новые иллюстрированные журналы, и мы вместе
рассматривали их после ужина. Попадались приложения с модными картинками и
выкройками. Маша оглядывала их мельком и откладывала в сторону, чтобы потом
рассмотреть особо, как следует; но одно платье с широкою, как колокол, гладкой юбкой и с
большими рукавами заинтересовало ее, и она минуту смотрела на него серьезно и
внимательно.
— Это недурно, — сказала она.
— Да, это платье тебе очень пойдет, — сказал я. — Очень!
И, глядя с умилением на платье, любуясь этим серым пятном только потому, что оно ей
понравилось, я продолжал нежно:
— Чудное, прелестное платье! Прекрасная, великолепная Маша! Дорогая моя Маша!
И слезы закапали на картинку.
— Великолепная Маша… — бормотал я. — Милая, дорогая Маша…
Она пошла и легла, а я еще с час сидел и рассматривал иллюстрации.
— Напрасно ты выставил рамы, — сказала она из спальни. — Боюсь, как бы не было
холодно. Ишь ведь, как задувает!
Я прочел кое-что из «смеси» — о приготовлении дешевых чернил и о самом большом
брильянте на свете. Мне опять попалась модная картинка с платьем, которое ей понравилось,
и я вообразил себе ее на балу с веером, с голыми плечами, блестящую, роскошную, знающую
толк и в музыке, и в живописи, и в литературе, и какою маленькою, короткою показалась
мне моя роль!
Наша встреча, это наше супружество были лишь эпизодом, каких будет еще немало в
жизни этой живой, богато одаренной женщины. Все лучшее в мире, как я уже сказал, было к
ее услугам и получалось ею совершенно даром, и даже идеи и модное умственное движение
служили ей для наслаждения, разнообразя ей жизнь, и я был лишь извозчиком, который
довез ее от одного увлечения к другому. Теперь уж я не нужен ей, она выпорхнет, и я
останусь один.
И как бы в ответ на мои мысли на дворе раздался отчаянный крик:
— Ка-ра-у-л!
Это был тонкий бабий голос, и, точно желая передразнить его, в трубе загудел ветер
тоже тонким голосом. Прошло с полминуты, и опять послышалось сквозь шум ветра, но уже
как будто с другого конца двора:
— Ка-ра-у-л!
— Мисаил, ты слышишь? — спросила тихо жена. — Ты слышишь?
Она вышла ко мне из спальни в одной сорочке, с распущенными волосами, и
прислушалась, глядя на темное окно.
— Кого-то душат! — проговорила она. — Этого еще недоставало.
Я взял ружье и вышел. На дворе было очень темно, дул сильный ветер, так что трудно
было стоять. Я прошелся к воротам, прислушался: шумят деревья, свистит ветер, и в саду,
должно быть у мужика-дурачка, лениво подвывает собака. За воротами тьма кромешная, на
линии ни одного огонька. И около того флигеля, где в прошлом году была контора, вдруг
раздался придушенный крик:
— Ка-ра-у-л!
— Кто там? — окликнул я.
Боролись два человека. Один выталкивал, а другой упирался, и оба тяжело дышали.
— Пусти! — говорил один, и я узнал Ивана Чепракова; он-то и кричал тонким бабьим
голосом. — Пусти, проклятый, а то я тебе все руки искусаю!
В другом я узнал Моисея. Я рознял их и при этом не удержался и ударил Моисея по
лицу два раза. Он упал, потом поднялся, и я ударил его еще раз.
— Они хотели меня убить, — бормотал он. — К мамашиному комоду подбирались…
Их я желаю запереть во флигеле для безопасности-с.