Page 249 - Рассказы. Повести. Пьесы

Я сильно соскучился по ней и уже не мог не обманывать себя и старался, чтобы меня
обманывали другие. Сестра ожидала своего доктора, а я — Машу, и оба мы непрерывно
говорили, смеялись и не замечали, что мешаем спать Карповне, которая лежала у себя на
печке и все бормотала:
— Самовар-то гудел поутру, гуде-ел! Ох, не к добру, сердечные, не к добру.
У нас никто не бывал, кроме почтальона, приносившего сестре письма от доктора, да
Прокофия, который иногда вечером заходил к нам и, молча поглядев на сестру, уходил и уж
у себя в кухне говорил:
— Всякое звание должно свою науку помнить, а кто не желает этого понимать по своей
гордости, тому юдоль.
Он любил слово «юдоль». Как-то — это было уже на Святках, — когда я проходил
базаром, он зазвал меня к себе в мясную лавку и, не подавая мне руки, заявил, что ему нужно
поговорить со мною о каком-то очень важном деле. Он был красен от мороза и от водки;
возле него за прилавком стоял Николка с разбойничьим лицом, держа в руке окровавленный
нож.
— Я желаю выразить вам мои слова, — начал Прокофий. — Это событие не может
существовать, потому что, сами понимаете, за такую юдоль люди не похвалят ни нас, ни вас.
Мамаша, конечно, из жалости не может говорить вам неприятности, чтобы ваша сестрица
перебралась на другую квартиру по причине своего положения, а я больше не желаю, потому
что ихнего поведения не могу одобрить.
Я понял его и вышел из лавки. В тот же день я и сестра перебрались к Редьке. У нас не
было денег на извозчика, и мы шли пешком; я нес на спине узел с нашими вещами, у сестры
же ничего не было в руках, но она задыхалась, кашляла и все спрашивала, скоро ли мы
дойдем.

XIX

Наконец пришло письмо от Маши.
«Милый, хороший М. А., — писала она, — добрый, кроткий «ангел вы наш», как
называет вас старый маляр, прощайте, я уезжаю с отцом в Америку на выставку. Через
несколько дней я увижу океан — так далеко от Дубечни, страшно подумать! Это далеко и
необъятно, как небо, и мне хочется туда, на волю, я торжествую, я безумствую, и вы видите,
как нескладно мое письмо. Милый, добрый, дайте мне свободу, скорее порвите нить, которая
еще держится, связывая меня и вас. То, что я встретила и узнала вас, было небесным лучом,
озарившим мое существование; но то, что я стала вашею женой, было ошибкой, вы
понимаете это, и меня теперь тяготит сознание ошибки, и я на коленях умоляю вас, мой
великодушный друг, скорее-скорее, до отъезда моего в океан, телеграфируйте, что вы
согласны исправить нашу общую ошибку, снять этот единственный камень с моих крыльев,
и мой отец, который примет на себя все хлопоты, обещает мне не слишком отягощать вас
формальностями. Итак, вольная на все четыре стороны? Да?
Будьте счастливы, да благословит вас бог, простите меня, грешную.
Жива, здорова. Сорю деньгами, делаю много глупостей и каждую минуту благодарю
бога, что у такой дурной женщины, как я, нет детей. Я пою и имею успех, но это не
увлечение, нет, это — моя пристань, моя келия, куда я теперь ухожу на покой. У царя Давида
было кольцо с надписью: «Все проходит». Когда грустно, то от этих слов становится весело,
а когда весело, то становится грустно. И я завела себе такое кольцо с еврейскими буквами, и
этот талисман удержит меня от увлечений. Все проходит, пройдет и жизнь, значит, ничего не
нужно. Или нужно одно лишь сознание свободы, потому что, когда человек свободен, то ему
ничего, ничего, ничего не нужно. Порвите же нитку. Вас и сестру крепко обнимаю. Простите
и забудьте вашу М.».

Сестра лежала в одной комнате, Редька, который опять был болен и уже