Page 304 - Рассказы. Повести. Пьесы

— Вы, доктор, пожалуйста, без церемонии, — говорила Христина Дмитриевна, кушая,
утирая рот кулачком, и видно было, что она жила здесь в свое полное удовольствие. —
Пожалуйста, кушайте.
После ужина доктора отвели в комнату, где для него была приготовлена постель. Но
ему не хотелось спать, было душно и в комнате пахло краской; он надел пальто и вышел.
На дворе было прохладно; уже брезжил рассвет и в сыром воздухе ясно обозначались
все пять корпусов с их длинными трубами, бараки и склады. По случаю праздника не
работали, было в окнах темно, и только в одном из корпусов горела еще печь, два окна были
багровы и из трубы вместе с дымом изредка выходил огонь. Далеко за двором кричали
лягушки и пел соловей.
Глядя на корпуса и на бараки, где спали рабочие, он опять думал о том, о чем думал
всегда, когда видел фабрики. Пусть спектакли для рабочих, волшебные фонари, фабричные
доктора, разные улучшения, но всё же рабочие, которых он встретил сегодня по дороге со
станции, ничем не отличаются по виду от тех рабочих, которых он видел давно в детстве,
когда еще не было фабричных спектаклей и улучшений. Он, как медик, правильно судивший
о хронических страданиях, коренная причина которых была непонятна и неизлечима, и на
фабрики смотрел как на недоразумение, причина которого была тоже неясна и неустранима,
и все улучшения в жизни фабричных он не считал лишними, но приравнивал их к лечению
неизлечимых болезней.
«Тут недоразумение, конечно… — думал он, глядя на багровые окна. — Тысячи
полторы-две фабричных работают без отдыха, в нездоровой обстановке, делая плохой ситец,
живут впроголодь и только изредка в кабаке отрезвляются от этого кошмара; сотня людей
надзирает за работой, и вся жизнь этой сотни уходит на записывание штрафов, на брань,
несправедливости, и только двое-трое, так называемые хозяева, пользуются выгодами, хотя
совсем не работают и презирают плохой ситец. Но какие выгоды, как пользуются ими?
Ляликова и ее дочь несчастны, на них жалко смотреть, живет в свое удовольствие только
одна Христина Дмитриевна, пожилая, глуповатая девица в pince-nez. И выходит так, значит,
что работают все эти пять корпусов и на восточных рынках продается плохой ситец для того
только, чтобы Христина Дмитриевна могла кушать стерлядь и пить мадеру».
Вдруг раздались странные звуки, те самые, которые Королев слышал до ужина. Около
одного из корпусов кто-то бил в металлическую доску, бил и тотчас же задерживал звук, так
что получились короткие, резкие, нечистые звуки, похожие на «дер… дер… дер…» Затем
полминуты тишины, и у другого корпуса раздались звуки, такие же отрывистые и
неприятные, уже более низкие, басовые — «дрын… дрын… дрын…» Одиннадцать раз.
Очевидно, это сторожа били одиннадцать часов.
Послышалось около третьего корпуса: «жак… жак… жак…» И так около всех корпусов
и потом за бараками и за воротами. И похоже было, как будто среди ночной тишины
издавало эти звуки само чудовище с багровыми глазами, сам дьявол, который владел тут и
хозяевами, и рабочими, и обманывал и тех и других.
Королев вышел со двора в поле.
— Кто идет? — окликнули его у ворот грубым голосом.
«Точно в остроге…» — подумал он и ничего не ответил.
Здесь соловьи и лягушки были слышнее, чувствовалась майская ночь. Со станции
доносился шум поезда; кричали где-то сонные петухи, но всё же ночь была тиха, мир
покойно спал. В поле, недалеко от фабрики, стоял сруб, тут был сложен материал для
постройки. Королев сел на доски и продолжал думать:
«Хорошо чувствует себя здесь только одна гувернантка, и фабрика работает для ее
удовольствия. Но это так кажется, она здесь только подставное лицо. Главный же, для кого
здесь всё делается, — это дьявол».
И он думал о дьяволе, в которого не верил, и оглядывался на два окна, в которых
светился огонь. Ему казалось, что этими багровыми глазами смотрел на него сам дьявол, та
неведомая сила, которая создала отношения между сильными и слабыми, эту грубую