Page 305 - Рассказы. Повести. Пьесы

ошибку, которую теперь ничем не исправишь. Нужно, чтобы сильный мешал жить слабому,
таков закон природы, но это понятно и легко укладывается в мысль только в газетной статье
или в учебнике, в той же каше, какую представляет из себя обыденная жизнь, в путанице
всех мелочей, из которых сотканы человеческие отношения, это уже не закон, а логическая
несообразность, когда и сильный, и слабый одинаково падают жертвой своих взаимных
отношений, невольно покоряясь какой-то направляющей силе, неизвестной, стоящей вне
жизни, посторонней человеку. Так думал Королев, сидя на досках, и мало-помалу им
овладело настроение, как будто эта неизвестная, таинственная сила в самом деле была
близко и смотрела. Между тем восток становился всё бледнее, время шло быстро. Пять
корпусов и трубы на сером фоне рассвета, когда кругом не было ни души, точно вымерло
всё, имели особенный вид, не такой, как днем; совсем вышло из памяти, что тут внутри
паровые двигатели, электричество, телефоны, но как-то всё думалось о свайных постройках,
о каменном веке, чувствовалось присутствие грубой, бессознательной силы…
И опять послышалось:
— Дер… дер… дер… дер…
Двенадцать раз. Потом тихо, тихо полминуты и — раздается в другом конце двора:
— Дрын… дрын… дрын…
«Ужасно неприятно!» — подумал Королев.
— Жак… жак… — раздалось в третьем месте отрывисто, резко, точно с досадой, —
жак… жак…
И чтобы пробить двенадцать часов, понадобилось минуты четыре. Потом затихло; и
опять такое впечатление, будто вымерло всё кругом.
Королев посидел еще немного и вернулся в дом, но еще долго не ложился. В соседних
комнатах шептались, слышалось шлепанье туфель и босых ног.
«Уж не опять ли с ней припадок?» — подумал Королев.
Он вышел, чтобы взглянуть на больную. В комнатах было уже совсем светло, и в зале
на стене и на полу дрожал слабый солнечный свет, проникший сюда сквозь утренний туман.
Дверь в комнату Лизы была отворена, и сама она сидела в кресле около постели, в капоте,
окутанная в шаль, непричесанная. Шторы на окнах были опущены.
— Как вы себя чувствуете? — спросил Королев.
— Благодарю вас.
Он потрогал пульс, потом поправил ей волосы, упавшие на лоб.
— Вы не спите, — сказал он. — На дворе прекрасная погода, весна, поют соловьи, а вы
сидите в потемках и о чем-то думаете.
Она слушала и глядела ему в лицо; глаза у нее были грустные, умные, и было видно,
что она хочет что-то сказать ему.
— Часто это с вами бывает? — спросил он.
Она пошевелила губами и ответила:
— Часто. Мне почти каждую ночь тяжело.
В это время на дворе сторожа начали бить два часа. Послышалось — «дер… дер…», и
она вздрогнула.
— Вас беспокоят эти стуки? — спросил он.
— Не знаю. Меня тут всё беспокоит, — ответила она и задумалась. — Всё беспокоит. В
вашем голосе мне слышится участие, мне с первого взгляда на вас почему-то показалось, что
с вами можно говорить обо всем.
— Говорите, прошу вас.
— Я хочу сказать вам свое мнение. Мне кажется, что у меня не болезнь, а беспокоюсь я
и мне страшно, потому что так должно и иначе быть не может. Даже самый здоровый
человек не может не беспокоиться, если у него, например, под окном ходит разбойник. Меня
часто лечат, — продолжала она, глядя себе в колени, и улыбнулась застенчиво, — я,
конечно, очень благодарна и не отрицаю пользы лечения, но мне хотелось бы поговорить не
с доктором, а с близким человеком, с другом, который бы понял меня, убедил бы меня, что я