Page 333 - Рассказы. Повести. Пьесы

другой…
— Рубли-то взаправду фальшивые… — проговорил он, глядя на Аксинью и точно
недоумевая. — Это те… Анисим тогда привез, его подарок. Ты, дочка, возьми, — зашептал
он и сунул ей в руки сверток, — возьми, брось в колодец… Ну их! И гляди, чтоб разговору
не было. Чего бы не вышло… Убирай самовар, туши огонь…
Липа и Прасковья, сидевшие в сарае, видели, как один за другим погасли огни; только
наверху у Варвары светились синие и красные лампадки, и оттуда веяло покоем,
довольством и неведением. Прасковья никак не могла привыкнуть к тому, что ее дочь
выдана за богатого, и когда приходила, то робко жалась в сенях, улыбалась просительно, и
ей высылали чаю и сахару. И Липа тоже не могла привыкнуть, и после того, как уехал муж,
спала не на своей кровати, а где придется — в кухне или сарае, и каждый день мыла полы
или стирала, и ей казалось, что она на поденке. И теперь, вернувшись с богомолья, они пили
чай в кухне с кухаркой, потом пошли в сарай и легли на полу между санями и стенкой. Было
тут темно, пахло хомутами. Около дома погасли огни, потом слышно было, как глухой
запирал лавку, как косари располагались на дворе спать. Далеко, у Хрыминых Младших,
играли на дорогой гармонике… Прасковья и Липа стали засыпать.
И когда их разбудили чьи-то шаги, было уже светло от луны; у входа в сарай стояла
Аксинья, держа в руках постель.
— Тут, пожалуй, прохладней… — проговорила она, потом вошла и легла почти у
самого порога, и луна освещала ее всю.
Она не спала и тяжко вздыхала, разметавшись от жары, сбросив с себя почти всё — и
при волшебном свете луны какое это было красивое, какое гордое животное! Прошло
немного времени и послышались опять шаги: в дверях показался старик, весь белый.
— Аксинья! — позвал он. — Ты здесь, что ли?
— Ну! — отозвалась она сердито.
— Я тебе давеча сказал, чтоб бросила деньги в колодец. Ты бросила?
— Вот еще, добро в воду бросать! Я косарям отдала…
— Ах, боже мой! — проговорил старик в изумлении и в испуге. — Озорная ты баба…
Ах, боже мой!
Он всплеснул руками и ушел и, пока шел, всё что-то приговаривал. А немного погодя
Аксинья села и вздохнула тяжело, с досадой, лотом встала и, забрав в охапку свою постель,
вышла.
— И зачем ты отдала меня сюда, маменька! — проговорила Липа.
— Замуж идти нужно, дочка. Так уж не нами положено.
И чувство безутешной скорби готово было овладеть ими. Но казалось им, кто-то
смотрит с высоты неба, из синевы, оттуда, где звезды, видит всё, что происходит в Уклееве,
сторожит. И как ни велико зло, всё же ночь тиха и прекрасна, и всё же в божьем мире правда
есть и будет, такая же тихая и прекрасная, и всё на земле только ждет, чтобы слиться с
правдой, как лунный свет сливается с ночью.
И обе, успокоенные, прижавшись друг к другу, уснули.

VI

Давно уже пришло известие, что Анисима посадили в тюрьму за подделку и сбыт
фальшивых денег. Прошли месяцы, прошло больше полугода, минула длинная зима,
наступила весна, и к тому, что Анисим сидит в тюрьме, привыкли и в доме и в селе. И когда
кто-нибудь проходил ночью мимо дома или лавки, то вспоминал, что Анисим сидит в
тюрьме; и когда звонили на погосте, то почему-то тоже вспоминалось, что он сидит в тюрьме
и ждет суда.
Казалось, будто тень легла на двор. Дом потемнел, крыша поржавела, дверь в лавке,
обитая железом, тяжелая, выкрашенная в зеленый цвет, пожухла, или, как говорил глухой,
«зашкорубла»; и сам старик Цыбукин потемнел как будто. Он давно уже не подстригал волос