Page 338 - Рассказы. Повести. Пьесы

— Шарик, молчи! — крикнул другой на собаку.
И по голосу можно было понять, что этот другой был старик. Липа остановилась и
сказала:
— Бог в помощь!
Старик подошел к ней и ответил не сразу:
— Здравствуй!
— Ваша собачка не порвет, дедушка?
— Ничего, иди. Не тронет.
— Я в больнице была, — сказала Липа, помолчав. — Сыночек у меня там помер. Вот
домой несу.
Должно быть, старику было неприятно слышать это, потому что он отошел и
проговорил торопливо:
— Это ничего, милая. Божья воля. Копаешься, парень! — сказал он, обернувшись к
спутнику. — Ты бы поживей.
— Твоей дуги нету, — сказал парень. — Не видать.
— Прямой ты Вавила.
Старик поднял уголек, раздул — осветились только его глаза и нос, потом, когда
отыскали дугу, подошел с огнем к Липе и взглянул на нее; и взгляд его выражал сострадание
и нежность.
— Ты мать, — сказал он. — Всякой матери свое дитё жалко.
И при этом вздохнул и покачал головой. Вавила бросил что-то на огонь, притоптал — и
тотчас же стало очень темно; видение исчезло, и по-прежнему было только поле, небо со
звездами, да шумели птицы, мешая друг другу спать. И коростель кричал, казалось, на том
самом месте, где был костер.
Но прошла минута, и опять были видны и подводы, и старик, и длинный Вавила.
Телеги скрипели, выезжая на дорогу.
— Вы святые? — спросила Липа у старика.
— Нет. Мы из Фирсанова.
— Ты давеча взглянул на меня, а сердце мое помягчило. И парень тихий. Я и подумала:
это, должно, святые.
— Тебе далече ли?
— В Уклеево.
— Садись, подвезем до Кузьменок. Тебе там прямо, нам влево.
Вавила сел на подводу с бочкой, старик и Липа сели на другую. Поехали шагом, Вавила
впереди.
— Мой сыночек весь день мучился, — сказала Липа. — Глядит своими глазочками и
молчит, и хочет сказать и не может. Господи батюшка, царица небесная! Я с горя так всё и
падала на пол. Стою и упаду возле кровати. И скажи мне, дедушка, зачем маленькому перед
смертью мучиться? Когда мучается большой человек, мужик или женщина, то грехи
прощаются, а зачем маленькому, когда у него нет грехов? Зачем?
— А кто ж его знает! — ответил старик.
Проехали с полчаса молча.
— Всего знать нельзя, зачем да как, — сказал старик. — Птице положено не четыре
крыла, а два, потому что и на двух лететь способно; так и человеку положено знать не всё, а
только половину или четверть. Сколько надо ему знать, чтоб прожить, столько и знает.
— Мне, дедушка, идти пешком легче. А теперь сердце трясется.
— Ничего. Сиди.
Старик зевнул и перекрестил рот.
— Ничего… — повторил он. — Твое горе с полгоря. Жизнь долгая — будет еще и
хорошего, и дурного, всего будет. Велика матушка Россия! — сказал он и поглядел в обе
стороны. — Я во всей России был и всё в ней видел, и ты моему слову верь, милая. Будет и
хорошее, будет и дурное. Я ходоком в Сибирь ходил, и на Амуре был, и на Алтае, и в Сибирь