Page 342 - Рассказы. Повести. Пьесы

Под вербное воскресение в Старо-Петровском монастыре шла всенощная. Когда стали
раздавать вербы, то был уже десятый час на исходе, огни потускнели, фитили нагорели, было
всё, как в тумане. В церковных сумерках толпа колыхалась, как море, и преосвященному
Петру, который был нездоров уже дня три, казалось, что все лица — и старые, и молодые, и
мужские, и женские — походили одно на другое, у всех, кто подходил за вербой, одинаковое
выражение глаз. В тумане не было видно дверей, толпа всё двигалась, и похоже было, что ей
нет и не будет конца. Пел женский хор, канон читала монашенка.
Как было душно, как жарко! Как долго шла всенощная! Преосвященный Петр устал.
Дыхание у него было тяжелое, частое, сухое, плечи болели от усталости, ноги дрожали. И
неприятно волновало, что на хорах изредка вскрикивал юродивый. А тут ещё вдруг, точно во
сне или в бреду, показалось преосвященному, будто в толпе подошла к нему его родная мать
Мария Тимофеевна, которой он не видел уже девять лет, или старуха, похожая на мать, и,
принявши от него вербу, отошла и всё время глядела на него весело, с доброй, радостной
улыбкой, пока не смешалась с толпой. И почему-то слезы потекли у него по лицу. На душе
было покойно, всё было благополучно, но он неподвижно глядел на левый клирос, где
читали, где в вечерней мгле уже нельзя было узнать ни одного человека, и — плакал. Слезы
заблестели у него на лице, на бороде. Вот вблизи еще кто-то заплакал, потом дальше кто-то
другой, потом еще и еще, и мало-помалу церковь наполнилась тихим плачем. А немного
погодя, минут через пять, монашеский хор пел, уже не плакали, всё было по-прежнему.
Скоро и служба кончилась. Когда архиерей садился в карету, чтобы ехать домой, то по
всему саду, освещенному луной, разливался веселый, красивый звон дорогих, тяжелых
колоколов. Белые стены, белые кресты на могилах, белые березы и черные тени и далекая
луна на небе, стоявшая как раз над монастырем, казалось теперь жили своей особой жизнью,
непонятной, но близкой человеку. Был апрель в начале, и после теплого весеннего дня стало
прохладно, слегка подморозило, и в мягком холодном воздухе чувствовалось дыхание весны.
Дорога от монастыря до города шла по песку, надо было ехать шагом; и по обе стороны
кареты, в лунном свете, ярком и покойном, плелись по песку богомольны. И все молчали,
задумавшись, всё было кругом приветливо, молодо, так близко, всё — и деревья и небо, и
даже луна, и хотелось думать, что так будет всегда.
Наконец карета въехала в город, покатила по главной улице. Лавки были уже заперты,
и только у купца Еракина, миллионера, пробовали электрическое освещение, которое сильно
мигало, и около толпился народ. Потом пошли широкие, темные улицы, одна за другою,
безлюдные, земское шоссе за городом, поле, запахло сосной. И вдруг выросла перед глазами
белая зубчатая стена, а за нею высокая колокольня, вся залитая светом, и рядом с ней пять
больших, золотых, блестящих глав, — это Панкратиевский монастырь, в котором жил
преосвященный Петр. И тут также высоко над монастырем тихая, задумчивая луна. Карета
въехала в ворота, скрипя по песку, кое-где в лунном свете замелькали черные монашеские
фигуры, слышались шаги по каменным плитам…
— А тут, ваше преосвященство, ваша мамаша без вас приехали, — доложил келейник,
когда преосвященный входил к себе.
— Маменька? Когда она приехала?
— Перед всенощной. Справлялись сначала, где вы, а потом поехали в женский
монастырь.
— Это, значит, я ее в церкви видел давеча! О господи!
И преосвященный засмеялся от радости.
— Они велели, ваше преосвященство, доложить, — продолжал келейник, — что придут
завтра. С ними девочка, должно, внучка. Остановились на постоялом дворе Овсянникова.
— Который теперь час?
— Двенадцатый в начале.
— Эх, досадно!
Преосвященный посидел немного в гостиной, раздумывая и как бы не веря, что уже так