Page 343 - Рассказы. Повести. Пьесы

поздно. Руки и ноги у него поламывало, болел затылок. Было жарко и неудобно. Отдохнув,
он пошел к себе в спальню и здесь тоже посидел, всё думая о матери. Слышно было, как
уходил келейник и как за стеной покашливал отец Сисой, иеромонах. Монастырские часы
пробили четверть.
Преосвященный переоделся и стал читать молитвы на сон грядущим. Он внимательно
читал эти старые, давно знакомые молитвы и в то же время думал о своей матери. У нее
было девять душ детей и около сорока внуков. Когда-то со своим мужем, дьяконом, жила
она в бедном селе, жила там очень долго, с 17 до 60 лет. Преосвященный помнил ее с
раннего детства, чуть ли не с трех лет и — как любил! Милое, дорогое, незабвенное детство!
Отчего оно, это навеки ушедшее, невозвратное время, отчего оно кажется светлее,
праздничнее и богаче, чем было на самом деле? Когда в детстве или юности он бывал
нездоров, то как нежна и чутка была мать! И теперь молитвы мешались с воспоминаниями,
которые разгорались всё ярче, как пламя, и молитвы не мешали думать о матери.
Кончив молиться, он разделся и лег, и тотчас же, как только стало темно кругом,
представились ему его покойный отец, мать, родное село Лесополье… Скрип колес, блеянье
овец, церковный звон в ясные, летние утра, цыгане под окном, — о, как сладко думать об
этом! Припомнился священник лесопольский, отец Симеон, кроткий, смирный,
добродушный; сам он был тощ, невысок, сын же его, семинарист, был громадного роста,
говорил неистовым басом; как-то попович обозлился на кухарку и выбранил ее: «Ах ты,
ослица Иегудиилова!», и отец Симеон, слышавший это, не сказал ни слова и только
устыдился, так как не мог вспомнить, где в священном писании упоминается такая ослица.
После него в Лесополье священником был отец Демьян, который сильно запивал и
напивался подчас до зеленого змия, и у него даже прозвище было: Демьян-Змеевидец. В
Лесополье учителем был Матвей Николаич, из семинаристов, добрый, неглупый человек, но
тоже пьяница; он никогда не бил учеников, но почему-то у него на стене всегда висел пучок
березовых розог, а под ним надпись на латинском языке, совершенно бессмысленная —
betula kinderbalsamica secuta. Была у него черная мохнатая собака, которую он называл так:
Синтаксис.
И преосвященный засмеялся. В восьми верстах от Лесополья село Обнино с
чудотворной иконой. Из Обнина летом носили икону крестным ходом по соседним деревням
и звонили целый день то в одном селе, то в другом, и казалось тогда преосвященному, что
радость дрожит в воздухе, и он (тогда его звали Павлушей) ходил за иконой без шапки,
босиком, с наивной верой, с наивной улыбкой, счастливый бесконечно. В Обнине,
вспомнилось ему теперь, всегда было много народу, и тамошний священник отец Алексей,
чтобы успевать на проскомидии, заставлял своего глухого племянника Илариона читать
записочки и записи на просфорах «о здравии» и «за упокой»; Иларион читал, изредка
получая по пятаку или гривеннику за обедню, и только уж когда поседел и облысел, когда
жизнь прошла, вдруг видит, на бумажке написано: «Да и дурак же ты, Иларион!» По крайней
мере до пятнадцати лет Павлуша был неразвит и учился плохо, так что даже хотели взять его
из духовного училища и отдать в лавочку; однажды, придя в Обнино на почту за письмами,
он долго смотрел на чиновников и спросил: «Позвольте узнать, как вы получаете жалованье:
помесячно или поденно?»
Преосвященный перекрестился и повернулся на другой бок, чтобы больше не думать и
спать.
— Моя мать приехала… — вспомнил он и засмеялся.
Луна глядела в окно, пол был освещен, и на нем лежали тени. Кричал сверчок. В
следующей комнате за стеной похрапывал отец Сисой, и что-то одинокое, сиротское, даже
бродяжеское слышалось в его стариковском храпе. Сисой был когда-то экономом у
епархиального архиерея, а теперь его зовут «бывший отец эконом»; ему 70 лет, живет он в
монастыре в 16 верстах от города, живет и в городе, где придется. Три дня назад он зашел в
Панкратиевский монастырь, и преосвященный оставил его у себя, чтобы как-нибудь на
досуге поговорить с ним о делах, о здешних порядках…