Page 56 - Рассказы. Повести. Пьесы

Кузьмичов сердито нахмурился. Мойсей Мойсеич опять встревоженно и пытливо
поглядел на брата и на гостей.
— Соломон, выйди отсюда! — строго сказал он. — Выйди!
И он прибавил еще что-то по-еврейски. Соломон отрывисто засмеялся и вышел.
— А что такое? — испуганно спросил Мойсей Мойсеич о. Христофора.
— Забывается, — ответил Кузьмичов. — Грубитель и много о себе понимает.
— Так и знал! — ужаснулся Мойсей Мойсеич, всплескивая руками. — Ах, боже мой!
Боже мой! — забормотал он вполголоса. — Уж вы будьте добрые, извините и не серчайте.
Это такой человек, такой человек! Ах, боже мой! Боже мой! Он мне родной брат, но кроме
горя я от него ничего не видел. Ведь он, знаете…
Мойсей Мойсеич покрутил пальцем около лба и продолжал:
— Не в своем уме… пропащий человек. И что мне с ним делать, не знаю! Никого он не
любит, никого не почитает, никого не боится… Знаете, над всеми смеется, говорит глупости,
всякому в глаза тычет. Вы не можете поверить, раз приехал сюда Варламов, а Соломон такое
ему сказал, что тот ударил кнутом и его и мене… А мене за что? Разве я виноват? Бог отнял
у него ум, значит, это божья воля, а я разве виноват?
Прошло минут десять, а Мойсей Мойсеич всё еще бормотал вполголоса и вздыхал:
— Ночью он не спит и всё думает, думает, думает, а о чем он думает, бог его знает.
Подойдешь к нему ночью, а он сердится и смеется. Он и меня не любит… И ничего он не
хочет! Папаша, когда помирал, оставил ему и мне по шести тысяч рублей. Я купил себе
постоялый двор, женился и таперичка деточек имею, а он спалил свои деньги в печке. Так
жалко, так жалко! Зачем палить? Тебе не надо, так отдай мне, а зачем же палить?
Вдруг завизжала дверь на блоке и задрожал пол от чьих-то шагов. На Егорушку
пахнуло легким ветерком, и показалось ему, что какая-то большая черная птица пронеслась
мимо и у самого лица его взмахнула крыльями. Он открыл глаза… Дядя с мешком в руках,
готовый в путь, стоял возле дивана. О. Христофор, держа широкополый цилиндр, кому-то
кланялся и улыбался не мягко и не умиленно, как всегда, а почтительно и натянуто, что
очень не шло к его лицу. А Мойсей Мойсеич, точно его тело разломалось на три части,
балансировал и всячески старался не рассыпаться. Один только Соломон, как ни в чем не
бывало, стоял в углу, скрестив руки, и по-прежнему презрительно улыбался.
— Ваше сиятельство, извините, у нас не чисто! — стонал Мойсей Мойсеич с
мучительно-сладкой улыбкой, уже не замечая ни Кузьмичова, ни о. Христофора, а только
балансируя всем телом, чтобы не рассыпаться. — Мы люди простые, ваше сиятельство!
Егорушка протер глаза. Посреди комнаты стояло, действительно, сиятельство в образе
молодой, очень красивой и полной женщины в черном платье и в соломенной шляпе. Прежде
чем Егорушка успел разглядеть ее черты, ему почему-то пришел на память тот одинокий,
стройный тополь, который он видел днем на холме.
— Проезжал здесь сегодня Варламов? — спросил женский голос.
— Нет, ваше сиятельство! — ответил Мойсей Мойсеич.
— Если завтра увидите его, то попросите, чтобы он ко мне заехал на минутку.
Вдруг, совсем неожиданно, на полвершка от своих глаз, Егорушка увидел черные,
бархатные брови, большие карие глаза и выхоленные женские щеки с ямочками, от которых,
как лучи от солнца, по всему лицу разливалась улыбка. Чем-то великолепно запахло.
— Какой хорошенький мальчик! — сказала дама. — Чей это? Казимир Михайлович,
посмотрите, какая прелесть! Боже мой, он спит! Бутуз ты мой милый…
И дама крепко поцеловала Егорушку в обе щеки, и он улыбнулся и, думая, что спит,
закрыл глаза. Дверной блок завизжал, и послышались торопливые шаги: кто-то входил и
выходил.
— Егорушка! Егорушка! — раздался густой шёпот двух голосов. — Вставай, ехать!
Кто-то, кажется Дениска, поставил Егорушку на ноги и повел его за руку; на пути он
открыл наполовину глаза и еще раз увидел красивую женщину в черном платье, которая
целовала его. Она стояла посреди комнаты и, глядя, как он уходил, улыбалась и дружелюбно