Page 59 - Рассказы. Повести. Пьесы

Егорушка проснулся и открыл глаза. Бричка стояла. Направо по дороге далеко вперед
тянулся обоз, около которого сновали какие-то люди. Все возы, потому что на них лежали
большие тюки с шерстью, казались очень высокими и пухлыми, а лошади — маленькими и
коротконогими.
— Так мы, значит, теперь к молокану поедем! — громко говорил Кузьмичов. — Жид
сказывал, что Варламов у молокана ночует. В таком случае прощайте, братцы! С богом!
— Прощайте, Иван Иваныч! — ответило несколько голосов.
— Вот что, ребята, — живо сказал Кузьмичов, — вы бы взяли с собой моего парнишку!
Что ему с нами зря болтаться? Посади его, Пантелей, к себе на тюк и пусть себе едет
помаленьку, а мы догоним. Ступай, Егор! Иди, ничего!..
Егорушка слез с передка. Несколько рук подхватило его, подняло высоко вверх, и он
очутился на чем-то большом, мягком и слегка влажном от росы. Теперь ему казалось, что
небо было близко к нему, а земля далеко.
— Эй, возьми свою пальтишку! — крикнул где-то далеко внизу Дениска.
Пальто и узелок, подброшенные снизу, упали возле Егорушки. Он быстро, не желая ни
о чем думать, положил под голову узелок, укрылся пальто и, протягивая ноги во всю длину,
пожимаясь от росы, засмеялся от удовольствия.
«Спать, спать, спать…» — думал он.
— Вы же, черти, его не забижайте! — послышался снизу голос Дениски.
— Прощайте, братцы! С богом! — крикнул Кузьмичов. — Я на вас надеюсь!
— Будьте покойны, Иван Иваныч!
Дениска ахнул на лошадей, бричка взвизгнула и покатила, но уж не по дороге, а куда-то
в сторону. Минуты две было тихо, точно обоз уснул, и только слышалось, как вдали
мало-помалу замирало лязганье ведра, привязанного к задку брички. Но вот впереди обоза
кто-то крикнул:
— Кирюха, тро-о-гай!
Заскрипел самый передний воз, за ним другой, третий… Егорушка почувствовал, как
воз, на котором он лежал, покачнулся и тоже заскрипел. Обоз тронулся. Егорушка покрепче
взялся рукой за веревку, которою был перевязан тюк, еще засмеялся от удовольствия,
поправил в кармане пряник и стал засыпать так, как он обыкновенно засыпал у себя дома в
постели…
Когда он проснулся, уже восходило солнце; курган заслонял его собою, а оно, стараясь
брызнуть светом на мир, напряженно пялило свои лучи во все стороны и заливало горизонт
золотом. Егорушке показалось, что оно было не на своем месте, так как вчера оно восходило
сзади за его спиной, а сегодня много левее… Да и вся местность не походила на вчерашнюю.
Холмов уже не было, а всюду, куда ни взглянешь, тянулась без конца бурая, невеселая
равнина; кое-где на ней высились небольшие курганы, и летали вчерашние грачи. Далеко
впереди белели колокольни и избы какой-то деревни; по случаю воскресного дня хохлы
сидели дома, пекли и варили — это видно было по дыму, который шел изо всех труб и сизой
прозрачной пеленой висел над деревней. В промежутках между изб и за церковью синела
река, а за нею туманилась даль. Но ничто не походило так мало на вчерашнее, как дорога.
Что-то необыкновенно широкое, размашистое и богатырское тянулось по степи вместо
дороги; то была серая полоса, хорошо выезженная и покрытая пылью, как все дороги, но
шириною в несколько десятков сажен. Своим простором она возбудила в Егорушке
недоумение и навела его на сказочные мысли. Кто по ней ездит? Кому нужен такой простор?
Непонятно и странно. Можно, в самом деле, подумать, что на Руси еще не перевелись
громадные, широко шагающие люди, вроде Ильи Муромца и Соловья Разбойника, и что еще
не вымерли богатырские кони. Егорушка, взглянув на дорогу, вообразил штук шесть
высоких, рядом скачущих колесниц, вроде тех, какие он видывал на рисунках в священной
истории; заложены эти колесницы в шестерки диких, бешеных лошадей и своими высокими
колесами поднимают до неба облака пыли, а лошадьми правят люди, какие могут сниться
или вырастать в сказочных мыслях. И как бы эти фигуры были к лицу степи и дороге, если