Page 14 - Детство

будут, вот они друг перед другом и хают его: дескать, плохой работник! Это они врут, хитрят.
А ещё боятся, что не пойдёт к ним Ванюшка, останется с дедом, а дед - своенравный, он и
третью мастерскую с Иванкой завести может,- дядьям-то невыгодно будет, понял?
Она тихонько засмеялась:
- Хитрят всё, богу на смех! Ну, а дедушка хитрости эти видит да нарочно дразнит Яшу с
Мишей: "Куплю, говорит, Ивану рекрутскую квитанцию, чтобы его в солдаты не забрали: мне
он самому нужен!" А они сердятся, им этого не хочется, и денег жаль, - квитанция-то дорогая!
Теперь я снова жил с бабушкой, как на пароходе, и каждый вечер перед сном она
рассказывала мне сказки или свою жизнь, тоже подобную сказке. А про деловую жизнь семьи
- о выделе детей, о покупке дедом нового дома для себя - она говорила посмеиваясь,
отчуждённо, как-то издали, точно соседка, а не вторая в доме по старшинству.
Я узнал от неё, что Цыганок - подкидыш; раннею весной, в дождливую ночь, его нашли у
ворот дома на лавке.
- Лежит, в запон обёрнут, - задумчиво и таинственно сказывала бабушка, - еле
попискивает, закоченел уж.
- А зачем подкидывают детей?
- Молока у матери нет, кормить нечем; вот она узнает, где недавно дитя родилось да
померло, и подсунет туда своего-то.
Помолчав, почесавши голову, она продолжала, вздыхая, глядя в потолок:
- Бедность всё, Олёша; такая бывает бедность, что и говорить нельзя! И считается, что
незамужняя девица не смей родить, - стыдно-де! Дедушка хотел было Ванюшку-то в полицию
нести, да я отговорила: возьмём, мол, себе; это бог нам послал в тех место, которые померли.
Ведь у меня восемнадцать было рожено; кабы все жили - целая улица народу, восемнадцать-то
домов! Я, гляди, на четырнадцатом году замуж отдана, а к пятнадцати уж и родила; да вот
полюбил господь кровь мою, всё брал и брал ребятишек моих в ангелы. И жалко мне, а и
радостно!
Сидя на краю постели в одной рубахе, вся осыпанная чёрными волосами, огромная и
лохматая, она была похожа на медведицу, которую недавно приводил на двор бородатый,
лесной мужик из Сергача. Крестя снежно-белую, чистую грудь, она тихонько смеётся,
колышется вся:
- Получше себе взял, похуже мне оставил. Очень я обрадовалась Иванке, - уж больно
люблю вас, маленьких! Ну, и приняли его, окрестили, вот он и живёт, хорош. Я его вначале
Жуком звала, - он, бывало, ужжал особенно, совсем жук, ползёт и ужжит на все горницы.
Люби его - он простая душа!
Я и любил Ивана и удивлялся ему до немоты.
По субботам, когда дед, перепоров детей, нагрешивших за неделю, уходил ко
всенощной, в кухне начиналась неописуемо забавная жизнь: Цыганок доставал из-за печи
чёрных тараканов, быстро делал нитяную упряжь, вырезывал из бумаги сани, и по жёлтому,
чисто выскобленному столу разъезжала четвёрка вороных, а Иван, направляя их бег тонкой
лучиной, возбуждённо визжал:
- За архереем поехали!
Приклеивал на спину таракана маленькую бумажку, гнал его за санями и объяснял:
- Мешок забыли. Монах бежит, тащит!
Связывал ножки таракана ниткой; насекомое ползло, тыкаясь головой, а Ванька кричал,
прихлопывая ладонями:
- Дьячок из кабака к вечерней идёт!
Он показывал мышат, которые под его команду стояли и ходили на задних лапах, волоча
за собою длинные хвосты, смешно мигая чёрненькими бусинами бойких глаз. С мышами он
обращался бережно, носил их за пазухой, кормил изо рта сахаром, целовал и говорил
убедительно:
- Мышь - умный житель, ласковый, её домовой очень любит! Кто мышей кормит, тому и
дед-домовик мирволит...