Page 16 - Детство

Да, ох, грустно мне!
Я не выносил этой песни и, когда дядя запевал о нищих, буйно плакал в невыносимой
тоске.
Цыганок слушал музыку с тем же вниманием, как все, запустив пальцы в свои чёрные
космы, глядя в угол и посапывая. Иногда он неожиданно и жалобно восклицал:
- Эх, кабы голос мне, - пел бы я как, господи!
Бабушка, вздыхая, говорила:
- Будет тебе, Яша, сердце надрывать! А ты бы, Ванятка, поплясал...
Они не всегда исполняли просьбу её сразу, но бывало, что музыкант вдруг на секунду
прижимал струны ладонью, а потом, сжав кулак, с силою отбрасывал от себя на пол что-
тоневидимое, беззвучное и ухарски кричал:
- Прочь, грусть-тоска! Ванька, становись!
Охорашиваясь, одёргивая жёлтую рубаху, Цыганок осторожно, точно по гвоздям шагая,
выходил на середину кухни; его смуглые щёки краснели и, сконфуженно улыбаясь, он просил:
- Только почаще, Яков Васильич!
Бешено звенела гитара, дробно стучали каблуки, на столе и в шкапу дребезжала посуда, а
среди кухни огнём пылал Цыганок, реял коршуном, размахнув руки, точно крылья, незаметно
передвигая ноги; гикнув, приседал на пол и метался золотым стрижом, освещая всё вокруг
блеском шёлка, а шёлк, содрогаясь и струясь, словно горел и плавился.
Цыганок плясал неутомимо, самозабвенно, и казалось, что если открыть дверь на волю,
он так и пойдёт плясом по улице, по городу, неизвестно куда...
- Режь поперёк! - кричал дядя Яков, притопывая.
И пронзительно свистел и раздражающим голосом выкрикивал прибаутки:
Эхма! Кабы не было мне жалко лаптей,
Убежал бы от жены и детей!
Людей за столом подёргивало, они тоже порою вскрикивали, подвизгивали, точно их
обжигало; бородатый мастер хлопал себя по лысине и урчал что-то. Однажды он, наклонясь ко
мне и покрыв мягкой бородою плечо моё, сказал прямо в ухо, обращаясь словно к взрослому:
- Отца бы твоего, Лексей Максимыч, сюда, - он бы другой огонь зажёг! Радостный был
муж, утешный. Ты его помнишь ли?
- Нет.
- Ну? Бывало он да бабушка, - стой-ко, погоди!
Он поднялся на ноги, высокий, измождённый, похожий на образ святого, поклонился
бабушке и стал просить её необычно густым голосом:
- Акулина Ивановна, сделай милость, пройдись разок! Как, бывало, с Максимом
Савватеевым хаживала. Утешь!
- Что ты, свет, что ты, сударь Григорий Иваныч? - посмеиваясь и поёживаясь, говорила
бабушка. - Куда уж мне плясать? Людей смешить только...
Но все стали просить её, и вдруг она молодо встала, оправила юбку, выпрямилась,
вскинув тяжёлую голову, и пошла по кухне, вскрикивая:
- А смейтесь, ино, на здоровье! Ну-ка, Яша, перетряхни музыку-то!
Дядя весь вскинулся, вытянулся, прикрыл глаза и заиграл медленнее; Цыганок на
минуту остановился и, подскочив, пошёл вприсядку кругом бабушки, а она плыла по полу
бесшумно, как по воздуху, разводя руками, подняв брови, глядя куда-то вдаль тёмными
глазами. Мне она показалась смешной, я фыркнул; мастер строго погрозил мне пальцем, и все
взрослые посмотрели в мою сторону неодобрительно.
- Не стучи, Иван! - сказал мастер, усмехаясь; Цыганок послушно отскочил в сторону, сел
на порог, а нянька Евгенья, выгнув кадык, запела низким, приятным голосом:
Всю неделю, до субботы,
Плела девка кружева,
Истомилася работой,
Эх, просто чуть жива!