Page 18 - Детство

- Всё бы тебе знать! - неохотно, против обыкновения, сказала она. Погоди, рано тебе
торкаться в эти дела...
Это ещё более возбудило моё любопытство. Я пошёл в мастерскую и привязался к
Ивану, но и он не хотел ответить мне, смеялся тихонько, искоса поглядывая на мастера, и,
выталкивая меня из мастерской, кричал:
- Отстань, отойди! Вот я тебя в котёл спущу, выкрашу!
Мастер, стоя пред широкой низенькой печью, со вмазанными в неё тремя котлами,
помешивал в них длинной чёрной мешалкой и, вынимая её, смотрел, как стекают с конца
цветные капли. Жарко горел огонь, отражаясь на подоле кожаного передника, пёстрого, как
риза попа. Шипела в котлах окрашенная вода, едкий пар густым облаком тянулся к двери, по
двору носился сухой позёмок.
Мастер взглянул на меня из-под очков мутными, красными глазами и грубо сказал
Ивану:
- Дров! Али не видишь?
А когда Цыганок выбежал во двор, Григорий, присев на куль сандала, поманил меня к
себе:
- Подь сюда!
Посадил на колени и, уткнувшись тёплой, мягкой бородой в щёку мне, памятно сказал:
- Дядя твой жену насмерть забил, замучил, а теперь его совесть дёргает, - понял? Тебе всё
надо понимать, гляди, а то пропадёшь!
С Григорием - просто, как с бабушкой, но жутко, и кажется, что он из-под очков видит
всё насквозь.
- Как забил? - говорит он не торопясь. - А так: ляжет спать с ней, накроет её одеялом с
головою и тискает, бьёт. Зачем? А он поди и сам не знает.
И, не обращая внимания на Ивана, который, возвратясь с охапкой дров, сидит на
корточках перед огнём, грея руки, мастер продолжает внушительно:
- Может, за то бил, что была она лучше его, а ему завидно. Каширины, брат, хорошего не
любят, они ему завидуют, а принять не могут, истребляют! Ты вот спроси-ка бабушку, как они
отца твоего со света сживали. Она всё скажет - она неправду не любит, не понимает. Она вроде
святой, хоть и вино пьёт, табак нюхает. Блаженная как бы. Ты держись за неё крепко...
Он оттолкнул меня, и я вышел на двор, удручённый, напуганный. В сенях дома меня
догнал Ванюшка, схватил за голову и шепнул тихонько:
- Ты не бойся его, он добрый; тыгляди прямо в глаза ему, он это любит.
Всё было странно и волновало. Я не знал другой жизни, но смутно помнил, что отец и
мать жили не так: были у них другие речи, другое веселье, ходили и сидели они всегда рядом,
близко. Они часто и подолгу смеялись вечерами, сидя у окна, пели громко; на улице
собирались люди, глядя на них. Лица людей, поднятые вверх, смешно напоминали мне
грязные тарелки после обеда. Здесь смеялись мало, и не всегда было ясно, над чем смеются.
Часто кричали друг на друга, грозиличем-то один другому, тайно шептались в углах. Дети
были тихи, незаметны; они прибиты к земле, как пыль дождём. Я чувствовал себя чужим в
доме, и вся эта жизнь возбуждала меня десятками уколов, настраивая подозрительно,
заставляя присматриваться ко всему с напряжённым вниманием.
Моя дружба с Иваном всё росла; бабушка от восхода солнца до поздней ночи была
занята работой по дому, и я почти весь день вертелся около Цыганка. Он всё так же подставлял
под розги руку свою, когда дедушка сёк меня, а на другой день, показывая опухшие пальцы,
жаловался мне:
- Нет, это всё без толку! Тебе - не легче, а мне - гляди-ка вот! Больше я не стану, ну тебя!
И в следующий раз снова принимал ненужную боль.
- Ты ведь не хотел?
- Не хотел, да вот сунул... Так уж как-то, незаметно...
Вскоре я узнал про Цыганка нечто, ещё больше поднявшее мой интерес к нему и мою
любовь.