Page 26 - Детство

что они насылаются?
Однажды, когда она стояла на коленях, сердечно беседуя с богом, дед, распахнув дверь в
комнату, сиплым голосом сказал:
- Ну, мать, посетил нас господь,- горим!
- Да что ты! - крикнула бабушка, вскинувшись с пола, и оба, тяжко топая, бросились в
темноту большой парадной комнаты.
- Евгенья, снимай иконы! Наталья, одевай ребят! - строго, крепким голосом командовала
бабушка, а дед тихонько выл:
- И-и-ы...
Я выбежал в кухню; окно на двор сверкало, точно золотое; по полу текли-скользили
жёлтые пятна; босой дядя Яков, обувая сапоги, прыгал на них, точно ему жгло подошвы, и
кричал:
- Это Мишка поджег, поджег да ушел, ага!
- Цыц, пёс,- сказала бабушка, толкнув его к двери так, что он едва не упал.
Сквозь иней на стёклах было видно, как горит крыша мастерской, а за открытой дверью
её вихрится кудрявый огонь. В тихой ночи красные цветы его цвели бездымно; лишь очень
высоко над ними колебалось темноватое облако, не мешая видеть серебряный поток
Млечного Пути. Багрово светился снег, и стены построек дрожали, качались, как будто
стремясь в жаркий угол двора, где весело играл огонь, заливая красным широкие щели в стене
мастерской, высовываясь из них раскалёнными кривыми гвоздями. По тёмным доскам сухой
крыши, быстро опутывая её, извивались золотые, красные ленты; среди них крикливо торчала
и курилась дымом гончарная тонкая труба; тихий треск, шёлковый шелест бился в стёкла
окна; огонь всё разрастался; мастерская, изукрашенная им, становилась похожа на иконостас в
церкви и непобедимо выманивала ближе к себе.
Накинув на голову тяжёлый полушубок, сунув ноги в чьи-то сапоги, я выволокся в сени,
на крыльцо и обомлел, ослеплённый яркой игрою огня, оглушённый криками деда, Григория,
дяди, треском пожара, испуганный поведением бабушки: накинув на голову пустой мешок,
обернувшись попоной, она бежала прямо в огонь и сунулась в него, вскрикивая:
- Купорос, дураки! Взорвет купорос...
- Григорий, держи ее! - выл дедушка. - Ой, пропала...
Но бабушка уже вынырнула, вся дымясь, мотая головой, согнувшись, неся на вытянутых
руках ведёрную бутыль купоросного масла.
- Отец, лошадь выведи! - хрипя, кашляя, кричала она. - Снимите с плеч-то,- горю, али не
видно!..
Григорий сорвал с плеч её тлевшую попону и, переламываясь пополам, стал метать
лопатою в дверь мастерской большие комья снега; дядя прыгал около него с топором в руках,
дед бежал около бабушки, бросая в неё снегом; она сунула бутыль в сугроб, бросилась к
воротам, отворила их и, кланяясь вбежавшим людям, говорила:
- Амбар, соседи, отстаивайте! Перекинется огонь на амбар, на сеновал, - наше всё дотла
сгорит и ваше займётся! Рубите крышу, сено - в сад! Григорий, сверху бросай, что ты на
землю-то мечешь! Яков, не суетись, давай топоры людям, лопаты! Батюшки-соседи, беритесь
дружней, - бог вам на помочь.
Она была так же интересна, как и пожар: освещаемая огнем, который словно ловил её,
чёрную, она металась по двору, всюду поспевая, всем распоряжаясь, всё видя.
На двор выбежал Шарап, вскидываясь на дыбы, подбрасывая деда; огонь ударил в его
большие глаза, они красно сверкнули; лошадь захрапела, упёрлась передними ногами;
дедушка выпустил повод из рук и отпрыгнул, крикнув:
- Мать, держи!
Она бросилась под ноги взвившегося коня, встала пред ним крестом; конь жалобно
заржал, потянулся к ней, косясь на пламя.
- А ты не бойся! - басом сказала бабушка, похлопывая его по шее и взяв повод. - Али я
тебя оставлю в страхе этом? Ох ты, мышонок...