Page 31 - Детство
P. 31

-  Что  мне  сахару  не  даешь?  -  капризным  тоном  балованного  ребенка  спрашивал  он
               бабушку. Она отвечала ласково, но твердо:
                     - С мёдом пей, это тебе лучше!
                     Задыхаясь, крякая, он быстро глотал горячий чай и говорил:
                     - Ты гляди, не помереть бы мне!
                     - Не бойся, догляжу.
                     - То-то! Теперь помереть - это будет как бы вовсе и не жил,- всё прахом пойдет!
                     - А ты не говори, лежи немо!
                     С  минуту  он  молчал,  закрыв  глаза,  почмокивая  тёмными  губами,  и  вдруг,  точно
               уколотый, встряхивался, соображал вслух:
                     -  Яшку  с  Мишкой  женить  надобно  как  можно  скорей;  может,  жёны  да  новые  дети
               попридержат их - а?
                     И вспоминал, у кого в городе есть подходящие невесты. Бабушка помалкивала, выпивая
               чашку  за  чашкой;  я  сидел  у  окна,  глядя,  как  рдеет  над  городом  вечерняя  заря  и  красно
               сверкают стёкла в окнах домов,- дедушка запретил мне гулять по двору и саду за какую-то
               провинность.
                     В  саду,  вокруг  берез,  гудя,  летали  жуки,  бондарь  работал  на  соседнем  дворе,  где-то
               близко точили ножи; за садом, в овраге, шумно возились ребятишки, путаясь среди густых
               кустов. Очень манило на волю, вечерняя грусть вливалась в сердце.
                     Вдруг дедушка, достав откуда-то новенькую книжку, громко шлёпнул ею по ладони и
               бодро позвал меня:
                     - Ну-ка, ты, пермяк, солёны уши, поди сюда! Садись, скула калмыцкая. Видишь фигуру?
               Это - аз. Говори: аз! Буки! Веди! Это - что?
                     - Буки.
                     - Попал! Это?
                     - Веди.
                     - Врешь, аз! Гляди: глаголь, добро, есть,- это что?
                     - Добро.
                     - Попал! Это?
                     - Глаголь.
                     - Верно! А это?
                     - Аз.
                     Вступилась бабушка:
                     - Лежал бы ты, отец, смирно...
                     - Стой, молчи! Это мне в пору, а то меня мысли одолевают. Валяй, Лексей!
                     Он  обнял  меня за  шею  горячей,  влажной  рукою  и  через  плечо  моё  тыкал  пальцем  в
               буквы, держа книжку под носом моим. От него жарко пахло уксусом, потом и печеным луком,
               я почти задыхался, а он, приходя в ярость, хрипел и кричал в ухо мне:
                     - Земля! Люди!
                     Слова были знакомы, но славянские знаки не отвечали им: "земля" походила на червяка,
               "глаголь" - на сутулого Григория, "я" - на бабушку со мною, а в дедушке было что-то общее со
               всеми буквами азбуки. Он долго гонял меня по алфавиту, спрашивая и в ряд и вразбивку; он
               заразил  меня  своей  горячей  яростью,  я  вспотел  и  кричал  во  всё  горло.  Это  смешило  его;
               хватаясь за грудь, кашляя, он мял книгу и хрипел:
                     - Мать, ты гляди, как взвился, а? Ах, лихорадка астраханская, чего ты орешь, чего?
                     - Это вы кричите...
                     Мне  весело  было  смотреть  на  него  и  на  бабушку:  она,  облокотясь  о  стол,  упираясь
               кулаком в щёки, смотрела на нас и негромко смеялась, говоря:
                     -Да будет вам надрываться-то!..
                     Дед объяснял мне дружески:
                     - Я кричу, потому что я нездоровый, а ты чего?
                     И говорил бабушке, встряхивая мокрой головою:
   26   27   28   29   30   31   32   33   34   35   36