Page 20 - Капитанская дочка

моем поединке. Я терялся в догадках. Подозрения мои остановились на Швабрине. Он один
имел выгоду в доносе, коего следствием могло быть удаление мое из крепости и разрыв с
комендантским семейством. Я пошел объявить обо всем Марье Ивановне. Она встретила
меня на крыльце. «Что это с вами сделалось? – сказала она, увидев меня. – Как вы бледны!»
– «Все кончено!» – отвечал я и отдал ей батюшкино письмо. Она побледнела в свою очередь.
Прочитав, она возвратила мне письмо дрожащею рукою и сказала дрожащим голосом:
«Видно, мне не судьба… Родные ваши не хотят меня в свою семью. Буди во всем воля
господня! Бог лучше нашего знает, что нам надобно. Делать нечего, Петр Андреич; будьте
хоть вы счастливы…» – «Этому не бывать! – вскричал я, схватив ее за руку, – ты меня
любишь; я готов на все. Пойдем, кинемся в ноги к твоим родителям; они люди простые, не
жестокосердые гордецы… Они нас благословят; мы обвенчаемся… а там, со временем, я
уверен, мы умолим отца моего; матушка будет за нас; он меня простит…» – «Нет, Петр
Андреич, – отвечала Маша, – я не выйду за тебя без благословения твоих родителей. Без их
благословения не будет тебе счастия. Покоримся воле божией. Коли найдешь себе суженую,
коли полюбишь другую – бог с тобою, Петр Андреич; а я за вас обоих…» Тут она заплакала
и ушла от меня; я хотел было войти за нею в комнату, но чувствовал, что был не в состоянии
владеть самим собою, и воротился домой.
Я сидел погруженный в глубокую задумчивость, как вдруг Савельич прервал мои
размышления. «Вот, сударь, – сказал он, подавая мне исписанный лист бумаги, – посмотри,
доносчик ли я на своего барина и стараюсь ли я помутить сына с отцом». Я взял из рук его
бумагу: это был ответ Савельича на полученное им письмо. Вот он от слова до слова:

«Государь Андрей Петрович,
отец наш милостивый!
Милостивое писание ваше я получил, в котором изволишь гневаться на меня,
раба вашего, что-де стыдно мне не исполнять господских приказаний, – а я, не
старый пес, а верный ваш слуга, господских приказаний слушаюсь и усердно вам
всегда служил и дожил до седых волос. Я ж про рану Петра Андреича ничего к вам
не писал, чтоб не испужать понапрасну, и, слышно, барыня, мать наша Авдотья
Васильевна и так с испугу слегла, и за ее здоровье бога буду молить. А Петр
Андреич ранен был под правое плечо, в грудь под самую косточку, в глубину на
полтора вершка, и лежал он в доме у коменданта, куда принесли мы его с берега, и
лечил его здешний цирюльник Степан Парамонов; и теперь Петр Андреич, слава
богу, здоров, и про него кроме хорошего нечего и писать. Командиры, слышно, им
довольны; а у Василисы Егоровны он как родной сын. А что с ним случилась такая
оказия, то быль молодцу не укора: конь и о четырех ногах, да спотыкается. А
изволите вы писать, что сошлете меня свиней пасти, и на то ваша боярская воля.
За сим кланяюсь рабски.

Верный холоп ваш
Архип Савельев».

Я не мог несколько раз не улыбнуться, читая грамоту 29 доброго старика. Отвечать
батюшке я был не в состоянии; а чтоб успокоить матушку, письмо Савельича мне показалось
достаточным.
С той поры положение мое переменилось. Марья Ивановна почти со мною не говорила
и всячески старалась избегать меня. Дом коменданта стал для меня постыл. Мало-помалу
приучился я сидеть один у себя дома. Василиса Егоровна сначала за то мне пеняла; но, видя
мое упрямство, оставила меня в покое. С Иваном Кузмичем виделся я только, когда того
требовала служба. Со Швабриным встречался редко и неохотно, тем более что замечал в нем
скрытую к себе неприязнь, что и утверждало меня в моих подозрениях. Жизнь моя сделалась

29 Грамота – здесь: письмо.