Page 111 - Лабиринт

3

Поздно ночью, когда небо, сверкавшее крупными звездами, слилось с рекой, в которой
светились красные звездочки бакенов, пароход взревел сиплым, протяжным басом.
Вглядевшись в черноту, Толик заметил, что к ним приближается маленький домик на
барже, расцвеченный огоньками. Пароход торкнулся боком в пристань, она жалобно
заскрипела, по трапику мальчишки вслед за отцом сошли на дебаркадер, послышались
сонные команды капитана, пароход вспенил воду и быстро исчез за поворотом. Стало тихо.
Черная вода скользила где-то внизу, едва журча; и казалось, что под ногами не река, а
пропасть без края.
Отец привел ребят в крохотную комнатку с широкими деревянными лавками — лавки
были такие же, как на железнодорожных станциях.
В комнатке душно пахло кислым потом, и на одной лавке раскатисто храпела толстая
тетка, изредка причмокивая губами.
— Располагайтесь! — велел отец. — Все равно ночью не ходьба.
Он сунул свой рюкзак под голову, надвинул на глаза кепку и затих. Мальчишки
улеглись тоже. Толик подумал, что лучше бы, конечно, ночевать у костра в поле, но костер
был еще впереди. Он улыбнулся предстоящему и не заметил, как его сморило.
Проснулся Толик первым от тревожащего, радостного предчувствия. Он вышел на
цыпочках из комнаты ожидания и, взглянув на реку, счастливо рассмеялся. Домик на барже
будто поднялся в небо и заблудился среди облаков: он утопал в белесом прохладном тумане.
И берег и река исчезли, только небо над головой оставалось прозрачное и чистое.
Толик растолкал Темку и отца. Они поднялись на крутой берег, выбравшись из тумана,
и пошли по росистой траве. Толик наклонился, сорвал пучок влажной зелени и провел ею по
лицу. Щеки сразу запылали, стало свежо и приятно.
Над рекой плыл перистый туман, а здесь, над туманом, вспыхивало солнце, зажигая в
росистой траве несметное число радужных светлячков, искрящихся кристалликов,
серебряных жемчужин.
Откуда-то из-за кустов на луг выбежал длинноногий, тоненький жеребенок. Он
галопом пронесся по зеленой траве, смешно подкидывая хвост, застыл на минуту словно
вкопанный и вдруг упал прямо в росу, подняв тонкие ножки, заржав радостным голоском от
неслыханного счастья.
Толик остановился, тихонько смеясь. Ему захотелось сбросить рюкзак, скинуть
рубашку и покатиться так же, как этот жеребенок, по росистой траве, кинуться в эту зеленую
реку, звенящую тысячами росинок…
— Эй, жеребенок! — услышал Толик голос отца и встрепенулся.
Темка с отцом ушли далеко вперед, и, подбежав к ним, Толик увидел, что оба смотрят
на него как на маленького, разгадав, верно, о чем он думал, когда любовался веселым
лошадиным ребенком.
«Ну и что? — улыбнулся он, нисколько не обижаясь. — Ну и пусть догадались, и пусть
считают маленьким! Сами небось рады были бы стать жеребятами, раз столько в этом
счастья!»
Толик прижался к отцовской руке.
— Помнишь, папа? — спросил он, и отец, посмотрев на него сверху, приветливо
кивнул.
Они поняли друг друга! Они поняли друг друга потому, что сбылось то, о чем говорили
тогда, в зимнюю стужу, потому что шли теперь по росистой траве, и ноги их утопали в
блестящих искрах, потому что дышалось им легко и свободно, и свежий воздух врывался в
них, как хрустальная ключевая вода. Им шлось ходко, вольно, им жилось прекрасно в этот
миг и не хотелось думать, просто не думалось, что, кроме этой жизни, простой и ясной, есть
еще какая-то там другая жизнь — запутанная, непонятная и горькая.