Page 110 - Лабиринт

Не слышно ничего…

Толик всмотрелся в четырех запевал. Там, на пристани, он не заметил, какие загорелые
были у них лица, да и сейчас не заметил, если бы женщины не скинули платки. Теперь же на
лбу и сбоку, на скулах, у них виднелись белые полосы — незагорелая кожа. А все лицо
поблескивало в затухающих солнечных лучах, лоснилось; и было понятно, что женщины эти
— трое пожилых и одна молодая, да и другие тоже — много работают на солнце.

Ой, в чистом поле под вершиною
Хи… ой, хижина да стоит!
Хижина стоит…
Ой, во этой-то ли да во хижине
Ке… ой, келейка нова!
Келейка нова…
Ой, во этой-то ли да во кельюшке
Вдо… ой, вдовьюшка жила!

Женщины умолкли так же неожиданно, как и начали петь. Туристы захлопали не к
месту, но никто их не поддержал. Глупо было хлопать за такую песню, а женщины на этих
туристов даже не взглянули. На палубе стало тихо, только плескалась и шипела вода за
бортом.
— Я думал, мешочницы какие-то, — задумчиво сказал Толик. — Хлеба набрали, будто
голодовка. И лезли на посадку как сумасшедшие.
— Нет, — ответил отец задумчиво и помолчал. — Нет, — повторил он тихо, — не
мешочницы… Теперь жатва, и в деревне люди с утра до ночи в поле. Чтобы дома хлеб не
печь, не тратить время, и посылают недальние колхозы женщин в город за хлебом. Дальним
невыгодно, а ближние ездят.
— Так это они не себе? — послышался Темкин голос.
Пока женщины пели, Темка выбрался из своего угла и теперь глядел на них
удивленными блестящими глазами.
— Не себе, — кивнул отец и снова помолчал, будто он не объяснял, а вспоминал. — Не
себе, — повторил он глухо. — А что толкались они на посадке, так по привычке. Не всегда
ведь такие просторные пароходы ходили. Бывали и маленькие, колесные, народу полно, а
возвращаться надо, дети у каждой, дом, страда… Мужчины — кто на работе, а кто и с войны
не пришел. Так что спешили, толкались, ничего не поделаешь. А теперь уже это вроде
привычка…
Отец обернулся к мальчишкам.
— От войны это, — сказал он тяжко. — От войны…
Отец закурил и облокотился о перила. Толик и Темка вглядывались вперед, в быстро
темнеющую воду, в узкую оранжевую полосу заката.
Подумав здесь, на пароходе, про войну, Толик представил не танки, не грохот пушек,
которые видел в кино. Он вспомнил тетю Полю, ее слова про маму и отца — что молодые
они, что не знают настоящего горя и поэтому не берегут друг друга. Он вспомнил портрет ее
навсегда молодого мужа, висящий в углу, и удивился: как, оказывается, походили друг на
друга тетя Поля и эти женщины! Они походили словно деревья, посаженные в разных
местах, но в одно время.
Война давно прошла, а эти женщины и тетя Поля все еще ее забыть не могут — поют
печальные песни, смотрят на фотографии тех, кто так никогда и не состарится. И никогда
они ее не забудут, потому что война — это самое страшное.
«Но раз война самое страшное, что может случиться, как должны любить друг друга
люди, если ее нет? Как должны радоваться друг другу!» — подумал Толик и крепко взял
Темку за плечо.