Page 27 - Лабиринт

Часть вторая
Тихий омут

1

Позорная жизнь теперь у Толика. Заячья жизнь. Целый день он сидит дома. Уроки
выучит и глядит во двор, боится на улицу выйти. Уж не помнит, когда клюшку брал в руки,
забыл, куда сунул танкистский шлем.
А если вышел из дому, теперь одна у него дорога, всего одна — в школу да из школы,
прямиком. Всего три квартала ходу-то, и раньше Толик этот путь просто не замечал. Только
хлопнула школьная дверь за спиной, а он уже у своих ворот. И в школу так же.
Теперь по-другому. Теперь с крыльца он сходит озираясь, будто какой-нибудь жулик.
Прежде чем за угол завернуть, выглянет осторожно, внимательно посмотрит на людей: кто
идет. И если что покажется не так, соберется весь в пружину — и бегом. Или еще научился:
зайдет за спину к взрослому и идет вслед за ним, будто тень, и его из-за взрослого не видно.
Придет Толик домой, вот так, таясь, бросит сумку возле порога и долго сидит на
диване, понурясь, шапку не сняв. Ждет, когда сердце колотиться перестанет и пальцы не
будут дрожать.
Вот такая жизнь…
Давно ли бегал Толик отца встречать после работы, ждал его, искал в людской толпе по
знакомой походке, по плечам, опущенным устало, ждал и беззаветно любил, а сейчас,
сейчас?..
Сейчас между ними пропасть. Никак через нее не перепрыгнешь.
Толик сидит у окна, и страшные картины представляются ему. Вот почтальон приносит
письмо в партийный комитет. Вот читает его какой-то строгий человек, похожий на
директора школы, и велит позвать отца. Вот приходит отец и стоит перед строгим
человеком, опустив голову, чтобы не было видно, как он покраснел. Вот строгий человек
стучит кулаком на отца и, может быть, даже грозится исключить его с завода…
Остальное Толик представлял смутно. Это ведь из школы могут исключить, а на заводе,
наверное, не так, и этот строгий человек вряд ли будет стучать кулаком — разве можно
стучать на отца? В общем, все это ерунда, как там будет, самое страшное — отцу не поверят.
Если бы письмо прислала бабка или мама, на худой конец. Взрослый пишет про
взрослого, а тут сын жалуется на отца. Такого, наверно, еще не бывало. Такого вообще не
может быть.
Сам не раз сводил Толик счеты с разными своими врагами и знал, что в этом деле
можно честно стукнуть в нос. Или обозвать обидным словом. Но честно, прямо в глаза, один
на один. И никогда он не думал, что есть на белом свете сила пострашней кулаков и обид.
Что есть такая гнусная сила — клевета.
От тяжких мыслей к горлу подкатывал комок и в глазах все туманилось от набегавших
слез. Толик моргал часто-часто, и слезы постепенно пропадали. Голова кружилась, его
подташнивало, хотелось выйти на улицу, вздохнуть глубоко, чтоб набрать в себя побольше
свежего, чистого воздуха, чтоб убрался из горла тяжелый комок и стало легче дышать, но он
сидел по-прежнему у окна, уставясь в забор.
Иногда что-то находило на Толика, и он ругал себя последними словами. Ему казалось,
что все это ерунда, все эти мучившие его мысли, что ему просто надо немедленно увидеть
отца. Побежать на улицу, к заводской проходной, дождаться его, а потом, схватив за рукав,
рассказать все, как было, все, как есть…
Толик вскакивал, одевался второпях, выбегал в полутемный коридор, освещенный
мутной лампочкой, и словно спотыкался.
Сказать все, как есть?.. А что сказать? Сказать, что это все бабка и мама? Что это они
во всем виноваты, а он тут при чем?..