Page 30 - Лабиринт
P. 30

на отцовской площадке, и Толик давал Цыпе свой шлем.
                     Потом Толик ходил к Цыпе на именины и здорово краснел тогда. Все принесли Цыпе
               подарки  —  у  него  два  деда  были  и  две  бабки,  да  еще  другие  гости,  и  мать,  и  отец
               полковник, — а Толик явился с пустыми руками.
                     Толику  было  стыдно,  он  повертелся  для  приличия,  а  потом  тихо исчез.  Толик  ждал,
               Цыпа  спросит  на  другой  день,  почему  он  ушел,  но  тот  ничего  не  спросил,  словно  и  не
               заметил Толикиного исчезновения.
                     А  разругались  они  очень  просто.  Играли  в  шайбу,  и  Толик  Цыпе  забросил  гол.  Тот
               заорал, что неправильно, хотя все ребята говорили, что все было законно.
                     — Ну и что, — крикнул тогда Цыпа, — что не было? Я гол не считаю.
                     — Как это? — удивился Толик.
                     — А так это! — злился Цыпа.
                     — Ну почему?
                     — Потому! — Он помолчал и спросил вдруг самоуверенно: — У тебя отец кто?
                     Толик не понял.
                     — Ну, военное звание у него есть?
                     — Сержант, — ответил Толик, ничего не подозревая.
                     — Твой отец сержант, а мой полковник. Вот потому.
                     Толик ни звука тогда не сказал. Снял с Цыпы свой шлем и ушел домой.
                     Кончилась их дружба.
                     Толик  об  этом  не  жалел,  но  не  раз  сочувствовал  Цыпе,  когда  его  перевоспитывала
               Изольда Павловна, когда он вздрагивал и бледнел, если окликали, когда потел и мучился,
               отвечая на каждом уроке.
                     А Женька не переставала предсказывать.
                     — Иванова? —  удивлялась  она  на  переменке. —  Маша?  Да  ей  никогда  не  стать
               отличницей.
                     И как ни старалась Маша, она еле плелась среди ударниц.
                     — Что-то подозрительно тихий ты, Бобров, — обращалась к Толику Женька, и Толик
               старался на переменках кричать погромче, чтоб не накликать беду.
                     Толик  слушал  Женькины  заключения,  вспоминая  бабку, —  как  говорит  она  и  как
               говорит потом мама, повторяя ее слова, только чуть по-другому, и ему казалось, что Женька
               придумывает все это не сама. Что не ее это слова…
                     Изольды Павловны?.. Нет, Толик не знал этого. Да и как узнаешь? Никак. Не было еще
               ни разу, чтоб Женька подтвердила это. Толик мог лишь думать, лишь предполагать. И все
               остальные в классе могли лишь думать.
                     А  пока  все  слушали  внимательно  Изольду  Павловну,  все  четко  хлопали  крышками,
               когда  она  входила  в  класс,  глядя  над  головами  учеников,  все  трепетали  перед  Изольдой
               Павловной,  все  хотели  хорошо  знать  русский  язык  и  литературу  и  не  вызывать  гнева
               классной руководительницы.
                     Все ждали чего-то, хотя никто не знал — чего.
                     Ждал и Толик, внимательно прислушиваясь к заключениям Женьки.
                     Ждал и боялся Изольды Павловны.
                     И вот однажды, вскоре после того, как отец ушел из дому, Изольда Павловна, гладкая,
               в зеленом платье с кружевным воротником, вошла в класс и, не глядя ни на кого, сказала, что
               скоро к ним придут практиканты из педагогического института и что она строго-настрого
               предупреждает об этом всех своих учеников.

                                                               3

                     Толик словно метнул гранату.
                     Кинул ее и упал на землю, вжался в нее, закрыл глаза, ожидая, когда раздастся грохот.
               Но взрыва не было, и он приподнял голову, может, граната холостой оказалась, слава богу?
   25   26   27   28   29   30   31   32   33   34   35