Page 32 - Лабиринт

повторил чужие слова.
— Да, — ответила мама, поднимая голову. Глаза у нее покраснели от слез, щеки были
будто смятые, и вся мама была некрасивая и какая-то жалкая.
— Толик, — сказала мама, — сынок, ты один можешь его вернуть! Ты один… — Она
перевела дыхание. — Ты должен написать… Снова…
Толик вскочил со стула и отбежал в сторону. Кровь отхлынула у него от лица.
— Что! — прошептал он с ужасом. — Что?..
— Одного письма мало. Надо написать. Тогда он вернется. Он обязательно вернется, —
лепетала мама, поднимаясь с колен, и Толику вдруг показалось, что это не мама, а бабка,
помолившись своим иконам, подходит к нему.
— Что ты говоришь? — крикнул Толик. — Как тебе не стыдно?
Его колотило, будто в ознобе, он дрожал весь непонятно от чего — дома было жарко.
«Писать? — думал он. — Снова писать? Но это уже настоящее преступление! Неужели она
не понимает?»
— Неужели ты не понимаешь? — крикнул Толик, но мама перебила его.
— Я понимаю! — воскликнула она. — Я понимаю, что виновата, но, Толик, главное —
его вернуть! Как угодно, только вернуть! Слышишь! — Мама тяжело дышала, будто гналась
за отцом, и руки у нее тряслись. — Если он вернется, все будет по-другому… По-другому! Я
обещаю!
Толик представил, как он выводит жалобу про отца, и весь содрогнулся. «Нет, нет, —
решил он, — ни за что!» — и вдруг вспомнил, как бабка ткнула маму в бок возле двери.
Тогда он не понял, чего это топчется бабка, но сейчас — неужели?! Страшная догадка
осенила его. Они сговорились! «Вот дурак, — засмеялся он сам над собой. — Еще
удивлялся, что это на них не похоже — не могут договориться. Похоже! Договорились, все в
порядке».
— Как не стыдно! — крикнул Толик, ожесточаясь. — Еще обещаешь! Да это бабка тебя
уговорила!
Он думал, мама станет отпираться, опять плакать, но она вытерла слезы и сказала
горько:
— Бабушка велела мне тебя заставить… Но как заставить? Бить? Бить тебя я больше не
дам. Поэтому я прошу. — Она подняла голову. — Хочешь, опять на колени встану?
Толик молча рванулся к вешалке и схватил шубу.
— Сынок, — закричала она и схватила его за плечи. — Сынок, неужели ты не хочешь,
чтобы папа вернулся?
Мама плакала навзрыд, плечи ее тряслись, а Толик вырывался. Вдруг она оттолкнула
его и закричала пронзительно, будто тонула:
— Уходишь! Уходишь! Уходи, эгоист! Вы оба с отцом такие! Только о себе думаете!
Он пришел в себя на улице. Шуба торчала под мышкой, и, странное дело, было совсем
не холодно. Только что его колотила дрожь, а теперь стало жарко. Толик оделся. «Ни за
что! — подумал, успокаиваясь. — Ни за что в жизни, пусть хоть пытают!» Он решил это
давно, окончательно, и тут никаких сомнений быть не могло — он без того проклинал
самого себя, презирал, как только можно презирать самого подленького и зряшного
человека. «С меня хватит!» — сказал он сам себе твердо. Но легче от этой твердости не
стало.
Перед глазами была мама — некрасивая, опухшая, жалкая. Она унижалась перед ним,
Толиком, она умоляла, она действительно верила, что письмо поможет. Не помогло одно,
поможет другое — лишь бы отец вернулся, всеми правдами и неправдами.
«Ах, мама, — мучился Толик. — Но разве можно неправдами? Разве можно надеяться
на чужих людей? Как могут они заставить отца прийти домой? Как могут заставить они, если
ты сама не сумела его задержать? Не захотела, вот что… А теперь…»
Толик остановился. «Но она обещала. Обещала, что, если отец вернется, все будет по-
другому…» Он ухмыльнулся. Если бы было все так просто — написал жалобу, отца