Page 31 - Лабиринт

Может, проклятое письмо потерялось где-нибудь на почте, бывает же, в конце концов? Или
прочитали его в партийном комитете и порвали — что за ерунда, подумали, мы коммуниста
Боброва знаем, он не такой.
Правда, могло быть и по-другому. Ведь отец говорил, что собирается в командировку.
Не зря же его не видно. Ведь если бы он был в городе, а на заводе получили письмо, отец
давно бы уже разыскал Толика, как от него ни прячься.
А может, совсем и не так? Отец прочитал письмо и знать теперь не хочет своего сына
за такое предательство?
«Конечно! Так оно и есть!» — страдал Толик, но в глубине души верил и надеялся, что
письмо все-таки пропало. Тысячи, наверное, даже миллионы, писем раскладывают каждый
день на почте, — ну может же, может хоть одно потеряться!
Толик все думал и думал о письме, тяготясь своей виной. Черные полукружья
прорисовались под глазами. Он мало ел, и от этого ввалились щеки. Мама велела сходить
ему в парикмахерскую, но он не мог: он боялся туда пойти, чтобы не встретить отца, — и
здорово оброс, так оброс, что, если сунуть пальцы за загривок, можно найти там косицу,
которая заезжает за воротник. Жизнь будто остановилась, и Толик словно замерз живьем, как
замерзали в доисторические времена древние мамонты. Он сидел, задумавшись, возле окна
или брал книгу и часами, не видя строчек, глядел на одну страницу.
Баба Шура сперва ходила по комнате, словно сонная муха, не обращая внимания на
Толика и на маму. Мама же вела себя странно — она то плакала, то вдруг уходила из дому.
Из окна Толик видел, как мама, вернувшись откуда-то, топталась возле крыльца, словно не
решаясь войти, потом поворачивалась, и уходила, и снова возвращалась, будто спорила сама
с собой: и надо домой вернуться, и не хочется.
Но время шло, отец не появлялся — не помогло, значит, письмо, — и бабка очнулась.
Теперь у них с мамой завелась какая-то тайна, и, входя в комнату из коридора, Толик не раз
видел, что они умолкали на полуслове — точь-в-точь как отец с мамой тогда. Только бабка
злилась, это сразу было заметно. Она сидела покрасневшая, глазки у нее сужались и
прокалывали насквозь стол. Мама же плакала опять, сморкалась, вскакивала, ходила
торопливо по комнате. Странно — значит, они не могли договориться. Удивительно просто
— бабка не могла уговорить маму. Что-то неладное, непохожее на них обеих.
Однажды вечером, когда Толик сидел у окна, баба Шура засобиралась в магазин. Толик
смотрел, как отражается бабка в потемневшем стекле, как копошится, застегивает свою шубу
на все крючки. Он смотрел на нее просто так, без всякого интереса — и вдруг насторожился:
выходя в коридор, бабка сердито ткнула маму кулачком в бок.
Дверь хлопнула, Толик удивленно обернулся к маме и увидел, как у нее трясутся губы.
Толик подумал, мама плачет оттого, что ее ткнула своим острым кулачком бабка, — он по
себе знал, как это больно, но мама вдруг подбежала к Толику и упала перед ним на колени.
— Толик, — торопливо проговорила она, — сынок! — И слезы градом покатились из
ее глаз.
— Ты что, мама, ты что? — крикнул Толик и попробовал было вскочить на ноги, но
мама удержала его. Она прижалась к Толиному плечу и плакала навзрыд — горько и
безутешно.
Толик растерянно гладил маму по голове, словно маленькую, говорил какие-то
несвязные слова, сам готовый заплакать в любую минуту.
— Толик! — шептала мама сквозь слезы. — Толик, сынок, что же нам делать, что
делать? Ушел наш папка, ушел, бросил нас с тобой. Как его вернуть, как вернуть?
Как вернуть? Если бы Толик знал, как вернуть, он бы уже сто раз вернул отца, но разве
в этом дело? И вообще — разве виноват отец, что его выгнала бабка с молчаливого согласия
мамы?
Мама все плакала, и Толик уже скрипел зубами, чтобы сдержаться, чтобы не завыть по-
волчьи — от тоски, от обиды и от бессилия.
— Ну что ты, что? — сказал он дрожащим голосом. — Слезами не поможешь, —