Page 36 - Лабиринт

решающую минуту вспомнил о нем, — ведь иначе не оберешься греха с этой настырной
бабкой Шурой. А теперь все хорошо. Теперь все просто, только надо набраться терпенья, а
мороз уж не так страшен — лишь бы приехал бородач.
Он приедет сейчас, скрипнут тормоза красного «Москвича», они поздороваются, как
старые знакомые, и Толик попросит у него свое письмо. Соврет что-нибудь. Например, что
неправильно написал адрес. Или что просто раздумал посылать. Или — Толику даже жарко
стало: а что, в самом деле? — или скажет этому парню правду. Почтарь хороший и добрый,
он поймет. Он отдаст письмо. Не может быть, чтоб не отдал.
Толик мерз, но не унывал, двигался энергично, напевал про Прометея какого-то, хвалил
себя, что закрыл грудью амбразуру, не побоялся, написал сам, очень верно сделал, потому
что, если бородач станет сомневаться, он просто откроет при нем конверт, покажет свой
почерк, докажет, что письмо это не чужое, а именно его и он его хозяин. Если бы написала
бабка, почтарь мог не поверить, мог бы сказать, что такими каракулями ученики не пишут, и
тогда бы все пропало и жалоба ушла, куда адресована, — в том-то и дело, что, хоть и быстро
надо было соображать вчера, Толик продумал все-все до последней мелочи.
Толик дрожал, улыбаясь, вспоминал, как слышал по радио лекцию, что дрожь — это не
просто дрожь от холода, а хитрость организма: хочешь ты или не хочешь, а трясешься,
потому что шевелятся, согреваясь, мышцы. Толик хвалил свой дрожащий организм за
хитрость, даже он ему сегодня нравился, молодец!
Скрипнули тормоза, мышцы Толикиного тела враз перестали трястись; он кинулся к
машине, приготовив для веселого парня в шляпе с пером первую фразу, которую долго
сочинял, подпрыгивая у ящика. Фраза была очень вежливая: «Дяденька, будьте добры,
выслушайте меня!» — и Толик был уверен, что парень непременно остановится и сразу же, с
этой первой фразы отнесется к нему приветливо.
Дверца хлопнула, и Толик уже открыл рот, чтобы сказать свои вежливые слова, как
вдруг увидел, что из «Москвича» вылезает вовсе не тот бородатый парень, а толстый и
хмурый дядька.
Почтарь прошел мимо Толика, едва не задев его локтем и даже не заметив, сунул
мешок в ящик, сильно встряхнул его и тут же выдернул назад. Он не слушал, как шуршат
письма, просто ему не было дела до того, как они шуршат. Дядька хмурился, думал о чем-то
своем и совсем не замечал своей работы.
Толик уже не раз видел: если люди давно работают, привыкли к делу, которым
занимаются, оно им как-то все равно. Сидит в автобусе шофер, открывает и закрывает двери,
объявляет остановки, а вид у него такой, будто занят он совсем другим.
Или вот еще кассирша в магазине. Стоит перед ней очередь, а она вдруг начнет деньги
считать. Считает, считает грязные бумажки. Добро бы сдавать в банк надо было или еще
куда, а то просто так сидит и считает, неизвестно зачем. И хоть бы считала с интересом, но
ведь будто машинка какая-нибудь счетная, арифмометр. А глаза у самой пустые. Витает где-
то. Ни очереди не видит, ни денег.
Вот и дядька этот. Приехал, вышел, сунул свой мешок в ящик, обратно вытащил и к
машине отправился. Сам даже, наверное, не заметил, что он сделал. Как автомат. Раз, раз,
раз, раз… Дядька шел назад; еще минута, и он уедет. Толик в отчаянии кинулся к нему,
совсем забыв свою вежливую фразу.
— Дяденька, — крикнул он, — отдайте письмо!
Дяденька остановился, навис над ним толстой тучей.
— Какое письмо? — спросил простуженным голосом.
— Я письмо туда бросил! — крикнул Толик. — А адрес неправильно написал!
— Ну, другое сочини! — прохрипел почтарь.
— Да как же, дяденька? — закричал Толик. — Как же я напишу?
— Не могу, не могу, — ответил дядька, колыхнув животом и трогаясь к машине. —
Порядок такой.
Это было ужасно, страшно, немыслимо: вся Толикина затея лопнула в одну минуту.