Page 39 - Лабиринт

Нет, это было ясней ясного. Он должен что-то сделать.
Он уснул и проснулся с этим вопросом: что? Что сделать?
Третья жаба, запечатанная в голубой конверт, лежала на столе. Сейчас Толик уйдет в
школу, и чуть погодя бабка выпустит свою серую, скользкую тварь.
«Что делать? — лихорадочно соображал Толик. — Может, схватить голубой конверт и
порвать его на глазах у бабки?» Она сочинит новую жалобу, да еще позлее, чем эту, — она
ведь будет мстить тогда не только отцу, но и Толику. Тихо украсть? Но какая разница? Нет,
надо так. Когда она бросит письмо, надо сломать ящик.
Но он железный.
Взорвать?
Чем?
Сжечь?
Сжечь! Набросать туда горящих спичек.
А чтобы лучше горело, взять с собой пленку. Старые диафильмы. Еще отцовские.
Новые пленки не горят. А старые как порох. «Синяя птица». «Волк и семеро козлят».
Детские сказочки для малышей младшего возраста.
Когда-то Толик смотрел с восторгом эти сказочки и думал, что все на свете хорошо, все
прекрасно — одни синие птицы, и козлята, и Красные Шапочки. А Серые Волки — негодяи.
Серых Волков всегда убивают охотники.
Да, все это было. Теперь не так. Теперь Толик знает про Серых Волков чуть-чуть
побольше.
Здравствуйте, дорогая баба Шура, волчиха из волчих! Здравствуйте, толстый почтарь,
волчья шкура. Теперь-то Толик покажет вам, что такое настоящий охотник. Это вам не
сказочки для детей!
Озлобляясь все больше и больше, Толик схватил пленки и выскочил в коридор. В
школу он сегодня не идет. Ему сегодня не до школы.
Выйдя из дому, Толик спрятался за углом. Бабка не мешкала. Мелкими, немощными
шажками она прошлепала мимо него, держа в руке голубой конверт.
Толик крался за бабкой, будто умелый сыщик, привыкнув уже таиться на улице.
Баба Шура бросила конверт, заторопилась назад, а Толик стал озираться, выжидая,
пока улица опустеет. Но народу, как назло, было много.
Медленно, переваливаясь с боку на бок, похожие на уток, прошли две тетки с
авоськами в обеих руках. Авоськи тянули их к земле, но они будто не замечали тяжести —
тараторили по-сорочьи.
Потом промчался какой-то первоклашка. Возле ящика он словно споткнулся и стал
ковырять в носу, разглядывая Толика. Пришлось его шугануть. Первоклашка не обиделся,
побежал дальше, торопясь пуще прежнего, будто смотрел он не на человека, а на ворону.
Птица улетела, и смотреть стало не на что, вот он и побежал.
А погода стояла прекрасная! Город был насквозь пронизан солнечным светом. Солнце
дробилось в лужах, слепя серебряными звездочками, залезало за воротник, щекотало,
прыгало, как футбольный мяч с голубых крыш прямо в грачиные гнезда, где орал и резвился
прилетный народ.
В другой раз Толик порадовался бы весне вместе с грачами, но сейчас солнце светило
не для него. Он ждал, а народ все шел и шел, и от волнения у Толика уже тряслись руки.
Наконец улица опустела. Толик ступил на край тротуара, чтобы было виднее. Да,
никого нет, вот только проедет этот самосвал…
Машина промчалась мимо Толика, ее тряхнуло, и сноп грязи обрушился на мальчишку.
Толик будто окунулся в лужу. Шуба стала похожей на половую тряпку, грязь стекала с лица.
Толик отплевывался, на зубах хрустел песок. Струйки грязи попали даже за шиворот.
Вначале Толик опешил и вдруг дико, по-уличному заругался. Никогда в жизни еще не
ругался Толик, стыдился бранных слов, грязных и липких, а тут — тут не выдержал. Ведь,
конечно же, шофер нарочно подъехал к яме, нарочно облил его и даже не остановился,