Page 47 - Лабиринт

вспомнил. Так вот, оказывается, что! Женька повторяла материны слова. Не зря, значит, все
ее слушают в классе. Не зря боятся. Раньше Толик не знал этого — только предполагал.
Теперь знает. А седой сказал горячо:
— Но ведь его отец прекрасный работник, хороший коммунист.
— Ну, знаете ли! — рассмеялась Изольда Павловна. Махал Махалыч отвернулся от
окна.
— Может быть, мы отпустим ребенка? — спросил он нервно.
— Ну что ж, — сказал седой, хмурясь и внимательно глядя на Толика. — Подведем
итог. Значит, ты писал жалобы на отца, считая, что он ни в чем не виноват? Это, конечно,
странно, но если все так, ты очень не любишь отца!
Седой человек посмотрел Толику прямо в глаза, и тот не отвел взгляда. Они глядели
друг на друга, и Толик чувствовал, что еще немного — и он заплачет. Слезы плясали у него в
глазах, все перед ним расплывалось, и седой человек из парткома расплывался тоже, но
Толик не сводил с него глаз.
Кто-то легонько тронул его плечо. Толик обернулся. Махал Махалыч стоял сбоку и
кивал головой.
— Ничего, — сказал он тихо. — Все будет в порядке. Иди…
Толик медленно побрел к двери, а Изольда Павловна тяжело вздохнула, будто это у нее
случилось несчастье:
— О-хо-хо!..
— Изольда Павловна! — услышал Толик, закрывая дверь, резкий голос директора.
Толик вышел из кабинета, плотно прикрыл за собой дверь и прислонился лбом к
белому косяку.
Плечи у Толика затряслись в беззвучном плаче. Но в школе ведь и не поплачешь даже.
Возле Толика сразу остановились два любопытных первоклассника…

10

Когда перед самым звонком Толик вошел в класс, там стояла необычайная тишина.
Ребята сидели словно на выставке, свернув руки калачиком, аккуратно разложив на партах
тетрадки и учебники, — прилизанные и посветлевшие от счастья: будто сейчас им по
пирожному принесут, а не урок начнется. Возле стены, на скамейке, как куры на нашесте,
жались от тесноты студентки — расфуфыренные, в нарядных платьях, с красивыми
прическами и надушенные так, что Толик даже поморщился. На именины собрались, не
иначе!
Затарахтел звонок, в класс вошла Изольда Павловна и первым делом вызвала Женьку.
На Женьке серебрился белый накрахмаленный воротничок, глаза у нее блестели, и отвечала
она так, будто по книге читала, — слова как горох выскакивали из ее маленького круглого
рта, без запинки, без зазубринки.
Толик обернулся назад — студентки восхищенно вздыхали, сдержанно покачивали
головами, восторгаясь Женькиным ответом, быстренько строчили что-то в своих тетрадках.
Одна студентка шевелилась больше других, громче всех вздыхала и, волнуясь, выше
всех закинула ногу на ногу, чтоб было удобней записывать, так что виднелись даже голубые
трусики. Уши у студентки горели, будто отвечала не Женька, а она, на носу плясали рыжие
веснушки, и Толик улыбнулся ей. Прямо как девчонка, а еще в институте учится.
Женька все тараторила — похоже, что она вызубрила урок, как стихотворение.
Наконец, Изольда Павловна остановила ее и поставила четверку. Студентки заохали,
зашептались, но Изольда Павловна словно ничего не заметила и вызвала своего человека,
Цыпу.
С тех пор как Изольда Павловна пропустила Цыпу сквозь свою мельницу, еще не было
ни разу, чтобы он не выучил по русскому. Но даже и у Изольды Павловны раньше он
мямлил, хотя и отвечал правильно.